Эпоха и кино - [116]

Для «Старого и нового» мы с Эйзенштейном «добывали» новое отовсюду — в дело шли, я уже говорил об этом, неосуществленные проекты и заграничные экспонаты. Нового было до обидного мало. Но нового жаждали Советская власть, рабочие и крестьяне, вся страна. И мы старались во что бы то ни стало обнаружить это новое в действительности — в экономике — и создать новое, небывалое, невиданное до сих пор массовое киноискусство.

В борьбе за советское, подлинно революционное искусство складывались каши самобытные, советские кинематографические традиции и рождались новые, художественные формы, отличные от тех, которые предлагало нам предшествующее кино. Формировались яркие средства кинематографического выражения мыслей и чувств. На этих традициях, на этом искусстве выросло целое поколение людей — фильмы участвовали в воспитании героических чувств, с воспоминанием о них люди уходили на войну. И в то же время — и я особенно подчеркиваю этот момент — наше искусство явилось подлинным самовыражением художника, целого отряда молодых художников того времени.

Закладывались основы нового, революционного искусства, те, которые легли в фундамент советского кинематографа.

Но опираться на традиции не значит стоять на месте. Опираться на традиции — значит, начинать новое дело не на пустом месте. Традиции советского революционного кино не чужая высота, это наша высота, наша точка отсчета.

И здесь советскому кино есть чем гордиться — накоплен по-истине великолепный творческий опыт, кладовая, из которой можно черпать без конца.

В 20-е годы советское кино, смело выйдя на международный экран, поразило мир классовой ясностью своих позиций, силой и новизной кинематографической формы. У нас учились, по нашим шагам сверяло шаг мировое кино.

Нашей советской кинематографией в ходе ее поступательного развития были выработаны устойчивые жанры: киноэпопея, исторический фильм, биографический фильм, киноповесть, приключенческий фильм, кинороман, бытовая комедия, музыкальная кинокомедия и др. Спору нет, границы этих жанров достаточно пластичны, взаимовлияние и взаимообогащение жанров просто необходимо. Но жанр есть жанр, и, когда теперь некоторые режиссеры и сценаристы, некритично восприняв итальянский неореализм и французскую новую волну, апокалиптическую символику Бергмана и социальный пессимизм Феллини и многое, многое другое, моды ради «забывают», что они творят, на свет является бесформенная эклектика. Положительная сила воздействия такого искусства ничтожна. Пренебрежение жанром делает фильм немощным.

Да простится мне обращение к военной терминологии! Всякий фильм, по-моему, подобен снаряду. А снаряды бывают разного назначения. Осколочный, например. Сравним его с бытовой кинокартиной о современности, где по законам этого жанра есть и смех, и слезы, и назидание, и сердечные исповеди, и шумное многолюдство, и философичная тишина. Или столь близкая мне музыкальная кинокомедия, которую я бы уподобил бронебойному кумулятивному снаряду. Высокоскоростная струя жидкого металла, заключенная в похожем на початок кукурузы устройстве, пробивает стальную броню, подобно тому как мощная струя воды проникает в мягкую глину. Глубина проникновения равна при этом длине струи. Давление, возникающее при столкновении струи с броневой плитой, настолько превышает напряжение, необходимое для разрушения стали, что прочность мишени не играет существенной роли. Так вот и кинокомедия: если она выстроена по строгим законам этого жанра, прочность мишени не имеет значения. Комедии Чаплина поражают своим огнем всех и каждого. Не осталось в «живых» ни одного «скептика» (а их было великое множество в период делания «Веселых ребят»), потому что «кумулятивный эффект», то есть «усиленное в определенном направлении действие», при создании наших советских музыкальных кинокомедий 30 — 40-х годов был рассчитан на поголовное «поражение» зрителя смехом и музыкой.

С интересом следил я за вяло развивавшейся дискуссией о причинах отставания современной кинокомедии, которую вела «Литературная газета». Малоэффективным (сугубо оценочным) этот разговор представляется мне потому, что понятия «советская музыкальная кинокомедия», «бытовая комедия», «сатирический киножанр» не определены, во-первых, в своих границах и, во-вторых, по своим традиционным характерным признакам.

Казалось бы, мне следует быть довольным и счастливым, коль скоро даже самые суровые кинокритики из пяти моих кинокомедий две-три причисляют к безусловно классическим образцам. Но меня огорчает то, что не только практики, но, как выясняется, и историки кино забыли проанализировать весьма существенное качество нашей работы тех лет — диалектическую, очень прочную связь раз найденной и узаконенной формы и все время меняющегося, всякий раз отмеченного временной характерностью, но неизменно позитивного, созидательного и оптимистического по духу содержания.

Эту форму открывать и отрабатывать мне довелось, как рассказывалось выше, с замечательным советским композитором, автором многих массовых песен И. О. Дунаевским. Не теряя творческой связи с нашей съемочной группой, Дунаевский на основе этого принципа под режиссерским началом И. А. Пырьева участвовал в создании музыкальных комедий «Богатая невеста», «Кубанские казаки». С Т. Н. Хренниковым Пырьев, также используя эту форму, создал музыкальные кинокомедии «Свинарка и пастух», «В шесть часов вечера после войны». Кстати сказать, и «Карнавальная ночь» Эльдара Рязанова и Анатолия Лепина — по жанру музыкальная комедия, последняя по времени создания. Затем дурным голосом пропели: