Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958) - [14]

Г. А.

16. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову

4, avenue Emilia chez Mme Lesell Nice

Вторник, 4/IX <1956 r.>

Дорогие дети, я, верно, приеду к Вам по дороге в Париж, т. к. издержавшись здесь, как Хлестаков, не имею денег на приезд особый. А так — будет без расходов специальных. Думаю, что это будет в будущий четверг, т. е. 13-го, но пришлю еще подтверждение. И, вероятно, приеду довольно рано, т. к. потом хочу поехать в Марсель по делам сердечным (не медицинским, а любовным).

Madame, статейку о «Н<овом> ж<урнале>»[172] послал Водову третьего дня, с просьбой напечатать в ближайший четверг. Не знаю, сколь Вы будете ею довольны. Вы любите комплименты без прикрас, а у меня жанр другой. Но писано с лучшими чувствами, а в доказательство сошлюсь, что здешняя машинистка моя, принеся рукопись и передав ее моей хозяйке, сказала: «как, вероятно, Мг. Ад<амови>ч любит эту Одоевцеву!» Она сама поэтесса и потому к Вам в ревности. О Ninon расскажу при радостном свидании.

Ну «пока». Надеюсь, a bientet![173]

Ваш Г. А.

17. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову

4, av Emilia, chez Mme Lesell Nice

<между 5 и 12 сентября 1956 г.>[174]

Chere Madame et George

Sauf imprevu[175], я буду у Вас в четверг, 13-го. Приеду в Тулон в 11 1/2, ну, а когда попаду в Нуere, — зависит от автобуса. С поездом 17–47 я должен обязательно из Тулона уехать. Значит, сидите дома. А если нельзя, шлите немедленно телеграмму.

A bientot, надеюсь.

Ваш Г. А.

Водов сообщил, что статья моя будет в четверг, 13-го. На этой неделе нельзя было из-за сочинения Маковского о Гиппиус. А я просил его печатать меня только по четвергам, как было когда-то.

18. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

7, rue Frederic Bastiat Paris 8 16/IX-56

Дорогая Madame Ирина Владимировна Ну, вот — je suis a Paris[176], без большого удовольствия. Но с удовольствием увидел, что статейка моя появилась в должном виде и что мои опасения не оправдались. Перечтя ее, я сам себе сказал: «как я люблю эту Одоевцеву!» Почти как Макеев и прокурор.

В Марселе было «блаженство и безнадежность». Второго больше, но и первого много, а все рядом мне кажется такой трын-травой, что и думать не стоит. Вы — натура холодная и меня не поймете, а Жорж тем более, ибо считает, что я хочу только добраться до дела. У Льва Николаевича (Алданов никогда не говорит: Толстой) есть в «Отце Сергии» хорошая фраза: «Он так ее любил, что ему от нее ничего не хотелось».

Да, мы говорили о всякой чепухе, а <1 лист утрачен>

Пусть он не очень смущается из-за своей tension[177], это вовсе не столь важно и опасно, как он думает. Я из-за Олюши говорил об этом со всякими докторами, и даже с Laubry, знаменитой звездой по cardiologie. Но надо быть осторожным, особенно с едой. А главное — надо tension спускать, несмотря на слабость. Слабость неизбежна при спуске, но к ней организм привыкает, и потом она исчезает. De temps en temps[178] надо непременно понижать tension и давать артериям отдых. Я это пишу не наобум, а потому что знаю. И пусть не щурится. Но это совет эстетический, а не медицинский.

Здесь я еще почти никого не видел. Видел Кантора, который неожиданно превратился в старца (забыл о Луначарском! Но я увижу его послезавтра и скажу). Сегодня зачем-то должен видеть Цетлиншу, верно, из-за «Опытов».

Ну, Madame et Jojo, до свидания! Пишите — о жизни и мыслях. Знаете, как Несчастливцев[179]: «Ты, брат, да я…» Но Вы, верно, не помните по малой культурности.

Ваш Г. А.

19. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

7, rue Frederic Bastiat Paris 8 22/XII-56

Chere Madamotchka Прежде всего, прибыв в Париж, шлю поздравления и пожелания к Празднику и Новому году, как полагается в хорошем обществе. И правда — желаю Вам de tout coeur[180] всего, что можно. Но можно мало, и, в сущности, выходит, как у Тэффи: «а главное, здоровья!» Я начинаю думать, что это, действительно, главное, т. к. у меня болит то сё, то это, а вот теперь — печень, и видно, начинает человек разваливаться. Пора, мой друг, пора, — но не хочется.

Ну, оставим философию. Здесь я уже пять дней. Вчера видел Вольскую, которая все любовные глупости забыла, ибо заботы у нее теперь другие. Ляля разорилась окончательно, и хлопоты лишь о том, чтобы спасти ее от суда и тюрьмы, а о фабрике нечего и думать. Она чего-то там не платила, что платить надо, и это обнаружили. Наложили на нее штраф, — кажется, 30 миллионов, а у нее нет ничего. Ninon, однако, говорит, что ей придется «жить литературой», в чем я не стал сне хватает страницы>

— т. е. не у меня лично, а «достаньте для меня» — но доставать мне тогда, а у меня все в обрез, до крайности. Так что я вздохнул и не дал, на что она очень скисла. Она хлопочет о доме под Парижем или на юге, но еще неизвестно, возьмут ли ее. Если будете ей писать, не пишите, что я Вам о ее делах сообщил, — м. б., это и секрет, не знаю.

Помимо сего, был на фестивале у Гингеров, по случаю выхода его книги[181]. А завтра на завтрак Бурова[182] не иду, т. к. у меня в 3 часа идиотская лекция для студентов Петерб<ургского> университета[183]. Но после моей переписки с Буровым этой осенью я и рад, что не могу пойти. Да, видел я в одном высоком и тайном собрании Маковского. Он меня не без иронии спросил: «Как Вам понравилась моя статья о Блоке в “Р<усской> мысли”?» Я ответил: «Не согласен ни с одним словом», на что он мне сказал: «А вот Георгий Иванов пишет мне, что наконец-то о Блоке сказали правду, и что он давно бы сам все это написал, но не решался», и что Блок — бездарность, а великий поэт — Андрей Белый, а сверх-великий — Зинаида Гиппиус. На все это я ему сказал, что, очевидно, не всегда муж с женой согласны, т. к. <окончание письма утрачено>