Эпизод из жизни ни павы, ни вороны - [49]

— Чемоданчик прикажете закрыть? Ужас! Nicolas забыл запереть чемодан!

— Если нужно будет, братец, так я сам закрою или позову. Теперь можешь уходить.

Nicolas произнес это холодно, тоном, не допускавшим продолжения разговора; но чего это ему стоило? Он готов был вышвырнуть негодный чемодан в окно, готов был заплакать, готов был прийти в отчаяние, если бы сильно развитое религиозное чувство не приучило его уповать в затруднительных обстоятельствах на провидение. Он прислонился лбом к стеклу и несколько минут беззвучно, но жарко молился.

Когда он встал, заходил по комнате и снова произнес: «Дурак», то этот «дурак» был уже «последняя туча рассеянной бури». Он начал вспоминать и размышлять более хладнокровно.

В сущности, не стоило так волноваться из-за чемодана: что он пуст — в этом нет ничего удивительного. Почти все свои вещи Nicolas должен был частью продать, частью заложить, чтобы добыть необходимый на путешествие в деревню капитал. Но ведь лакеи этого не знают… А не приехать ему нельзя было: Сонечка так убедительно просила… Maman при этом прибавила, что от его свидания с Петром Степанычем будет зависеть успех «всего дела».

Хотел бы он знать, почему на женский пол так магически действует слово: «жених»? У крыльца, только что приехав со станции железной дороги, он заметил больше девок и баб, чем кустов в палисаднике. «Тссс… жених!» И все впились глазами. Старый Андрей выбежал так поспешно, как только позволяли ему ноги, и сначала обратился к тележке парою, подъехавшей, по глупости возницы, вместе с кучером графа. Тележка назначалась под вещи дорогого гостя, но там, кроме белобрысого парня, с тупым взглядом и улыбкою до ушей, ничего не было: багаж графа был слишком мал, чтобы его класть в отдельную повозку.

Андрей помог Nicolas выйти и взял его чемодан.

— С приездом-с, вашество! Налегке изволили-с? — на радостях сфамильярничал он.

Да, налегке. Вещи отправлены с человеком. То же самое повторил наверху, в гостиной: вещи отправлены с человеком. Он, Nicolas, завернул денька на три, чтобы иметь удовольствие познакомиться с Петром Степанычем. Дольше никак не может: торопится. Он путешествует в Тифлис, где у него всякие дела: по части нефти, ну, там еще каменный уголь… Очень хорошее предприятие. Оно, правда, требует значительных затрат на первое время, зато впереди… У него есть дядя в Америке, и другой дядя в Лондоне, а тетушка в Париже… Впрочем, дамы мало понимают в делах… Ха-ха! Нужно много эгоизма, чтобы занимать их разговорами о какой-нибудь нефти… А какая здесь чудная местность!

Прелесть, что за местность! Но он еще ничего не видал! Они, дамы, свезут его в лес, к кургану…

Тут Nicolas плюнул, то есть плюнул при воспоминании, а тогда, напротив, очень приятно улыбнулся, прижал руку к сердцу и поклонился: весь, мол, в вашем распоряжении.

До сих пор всё шло недурно. У него оставалось с лишком восемьдесят рублей, на которые можно было в случае чего благородно ретироваться. Впрочем, об этом он и не думал: больно уж обнадежила его «старая карга». И горазда же она врать — просто удивительно! О, если б он раскусил ее прежде! По ее словам, «дело» должно было наладиться как нельзя лучше. Петр Степаныч такая «развалина»… Конечно, он еще храбрится, но… ах, ей лучше об этом знать! Он непременно должен войти в положение графа. Если «предприятие» требует расходов… Главное, лишь бы он сделал завещание. Не может же он не подумать об этом, ввиду такой блестящей партии для дочери…

До приезда графа Петр Степаныч очень петушился, волновался, говорил, что еще не дает своего соглашения на брак Сонечки, что нужно прежде узнать человека, то есть узнать, какое у него «содержание», и вообще объясниться начистоту. Но объяснения не состоялось.

На другой день после приезда графа все были в очень деловом настроении. Петр Степаныч долго не выходил из кабинета; Nicolas сидел в выжидательном настроении в гостиной; Вера Михайловна вяло занимала его разговором, то и дело подходя к двери мужа и прислушиваясь. Наконец оттуда раздался звонок. Андрей доложил барыне, что барин просят ее к себе.

— Я и забыл, — начал Петр Степаныч, когда та вошла. — Этот граф… У меня, право, столько дела, что и не знаю… Поговори с ним, пожалуйста, сама. Сколько у него содержания?

— О, Пьер! У него дядя в Америке, и другой дядя… Ну, конечно, эти нефти… На первое время, пока дело двинется, уж действительно… Он говорит — нужны деньги… Ах, что это, право. Тебе дело говорят, а ты смеешься!

Петр Степаныч действительно улыбался. Пока Вера Михайловна говорила, он мысленно рифмовал: «в Париже… рыжий… Америка… измеряй-ка» — и предвкушал преостроумные стишки, в которых Nicolas будет выставлен в комичном виде. Он заторопился и прекратил разговор. Порешили так: ждать, пока дело графа достаточно выяснится.

Nicolas долго ходил по комнате, припоминая, соображая, взвешивая, то есть собирая матерьял, из которого надо было построить план будущих действий; наконец, усталый, лег на кровать и закрыл глаза в каком-то оцепенении.

— Так вы окончательно решились разделаться?

— Помилуйте, как же иначе: «наемный человек!»