Эпилог к повести Стругацких "За миллиард лет до конца света" - [2]

– Нормальное земное дерево. Которое не прыгает. (22) Стоит оно неподвижно. Дерево, одним словом. (6) Нет – это загадочно, но не более того. Как бы это сказать… Это вообразимо, что ли. (14) Конечно, они поверили, а почему не поверить? но на самом-то деле… Елки-палки, да что тут такого? (8) Труднее всего было со словами. (10) Слова – (…) это высоко символизированная действительность, совсем особая система ассоциаций, воздействие на совсем иные органы чувств, наконец. (15) Слова оказывают на нас действие непредвиденное и непредсказуемое. Как и книги, впрочем… (10)

– Это – нобелевка (…)! – сказал Снеговой, выкатывая глаза и понизив голос. – Это нобелевкой пахнет! (2)

– Ты полагаешь, – сказал Вечеровский, – что моя работа действительно тянет на Нобелевскую премию? (2) Я, знаете ли, амбиций никаких не имею, да и не имел никогда… Я ученый маленький, а если по большому счету, то и не ученый, собственно, а так, научный сотрудник. Конечно, я люблю свою работу, но, с другой стороны… (2) Эксперимент, он все-таки и есть Эксперимент. (8)

– А вам никогда не приходило в голову, что будет, когда поверят все? (9) Этот маленький (…) шанс открывает невиданные, ослепительные перспективы (4). Близится время Крайних Воздействий. (16) Культура и вообще весь прогресс потеряли всяческий смысл. Человечество больше не нуждается в саморазвитии, его будут развивать извне, а для этого не нужны школы, не нужны институты и лаборатории, не нужна общественная мысль, философия, литература, – словом, не нужно все то, что отличало человека от скота и что называлось до сих пор цивилизацией. (13) Я уверен: если я попрошу тебя дойти до конца, ты дойдешь до конца. Не повернешь с полдороги и никому не разрешишь повернуть с полдороги. И когда ты потом представишь отчет, я смогу верить этому отчету. (8)

Снеговой снова опустился на табурет. Табурет хрустнул. (1)

– Спешить нам некуда, [- сказал Снеговой. -] Предстоит работа… Долгая. Тяжелая. Скорее всего, грязная. Не один год… (2) Что мы должны сделать в первую очередь? (…) Убедить своих коллег, занимающих командные высоты в науке. Таким образом, мы косвенно выходим на контакт с правительством, получаем доступ к средствам массовой информации (…).Сначала, естественно, я свяжусь с нашими, а потом и с зарубежными… (1)

Вечеровский проговорил медленно:

– Вот как?

– А в чем дело? – спросил Снеговой.

Реакция Вечеровского была ему непонятна и показалась странной. (2).

– Ты все еще никак не можешь понять, что ничего интересного с нами не произошло, [- сказал Вечеровский. -] (2) Действия порядочных людей всегда направлены на улучшение окружающего мира. А порядочные люди не могут испытывать удовлетворения, если им удалось достигнуть пусть даже самой благородной цели неблагородными средствами. (10)

– Я все думаю и никак не могу разобраться: почему мы так мучаемся? – осведомился Снеговой. (2). – Почему так мучительно стыдно? Не понимаю! Никак не могу понять. (2)

– Раны остаются ранами. Они заживают, рубцуются, и вроде бы ты уже и забыл о них вовсе, а потом переменится погода, и они заноют. И всегда так это было, во все века.

– Это вы про совесть говорите, да?

– Про совесть (2) Ему захотелось чем-то поделиться со мной, с единственным, может быть, человеком, который способен был его понять… поверить ему… Помочь, может быть? Но он больше ничего не сказал, а я не рискнул спросить впрямую. (10)

– Признаться, ему удалось нагнать на меня тоску, [- сказал Снеговой. -] Но потом я понял, что все это попросту истерические словоизлияния образованного человека, пережившего крушение своих личных идеалов. (13).

Он вскочил и забегал по кухне, размахивая руками, (2) потом потряс папкой: (2)

– Нет-нет, вот это и есть самое главнейшее! А все остальное – малосущественно, прах, небытие материи, вы уж мне поверьте… (17) Не коптите мне мозги красивыми словами! (2)

– Вы уверены, Арнольд Павлович, что не промахнулись? (18)

[Снеговой] вдруг замолчал, словно ему заткнули рот, уселся на прежнее место, схватил папку, бросил ее на стол, снова схватил. (2)

Он раскрыл папку, и (…) брови его слегка приподнялись. (19) Рукопись содержалась в старинной картонной папке для бумаг, завернутой в старинный же полиэтиленовый мешок, схваченный наперекрест двумя тонкими черными резинками. Ни имени автора, ни названия на папке не значилось. (20) Двести семьдесят три пронумерованных листка разного цвета, разного качества, разного формата и разной степени сохранности. (23)

[Снеговой] бездумно перебросил несколько страниц. (17)

– Это что такое? – спросил он, насторожившись. (1) – Где имение, а где вода… Остановился он, как я вижу, на самом интересном месте. (1)

– “С тех пор все тянутся передо мной глухие кривые окольные тропы…” (1), – процитировал Вечеровский не без скабрезности. (2) – Это я и сам знаю. (2)

– А где же остальное? [- спросил Снеговой, передавая папку Вечеровскому].

– Все. Больше там ничего не было, – сказал Вечеровский, старательно подравнивая пачку листков в папке.

– Вот как? – проговорил Снеговой медленно. – Не успел? Или почему? (10) Я так и не сумел понять, (…) на какие именно мысли должна была вывести меня эта рукопись. (