Эпикур - [85]

   — На самом деле тут не всё расскажешь словами. — Эпикур наморщил лоб. — Понимаете, чтобы научиться получать удовольствие от обычной жизни, кроме правильного взгляда на мир, требуется ещё и воспитание чувств. В суете и ненужных заботах мы перестаём ценить наше главное богатство.

   — По-моему, говоря об этике, ты именно её умудрился обойти, — заметил Тимократ.

   — Просто ещё не дошёл. И я ещё не готов говорить о ней подробно. Сейчас общество пытается строить мораль на запретах и страхе. Я хочу уйти от этого. Мораль должна строиться на внимании и любви людей к своим близким, и не в последнюю очередь к себе. Ведь все наши чувства и установления когда-то возникли, а не явились готовыми, и, значит, имеют причину. А причина эта — взаимная выгода.

   — Постой, — вспомнил Тимократ, — а как же предопределённость всего, о которой твердит Навсифан?

   — Её нет, опыт жизни доказывает это. Конечно, нет и полной свободы. Но одно то, что механическая судьба хоть где-то может быть нарушена, заставляет думать, что и пути атомов не строго определены, а могут иметь небольшие, но непредсказуемые отклонения. Эти ничтожные отклонения бесчисленных частиц вносят в мир неопределённость, и они есть причина нашей свободы. Мир не машина, в которой всё предсказано, он живёт, и что с ним будет дальше, зависит от многого, в том числе и от нас.

Тимократ поднялся и обнял Эпикура.

— Слушай, а ведь моя тогдашняя шутка оказалась правдивой, — растроганно проговорил он. — Ты, похоже, и впрямь нашёл суть жизни, а я — учителя.

В прохладный ветреный день поздней осени корабль с мебелью, музыкальными инструментами и потерявшими родину афинянами шёл на север. Он приближался к Гемеспонту, проливу, отделявшему Фракию от Фригии, Европу — от Азии, на азийском берегу которого в ореоле надежд и неизвестности путешественников ждал Лампсак. Эпикур и Тимократ вместе с другими, кутаясь в плащи, сидели на качающейся палубе.

Далеко на юге остались полузадушенные Антипатром Афины, и хотя внешне город не изменился, он вызывал в душе ощущение, близкое к зрелищу разрушенных Фив. Бедствие, постигшее родину, отодвинуло в тень рану, нанесённую Филоктимоной, но и этот след рухнувшего счастья вписывался в общую картину оставшихся позади развалин. Тем не менее жизнь продолжалась. Как говорил Одиссей:

Дальше отправились мы в сокрушенье великом о милых

Мёртвых, но радуясь в сердце, что сами мы живы.

Эпикур со смешанным чувством смотрел вокруг. Нищий изгнанник, он всё же ощущал себя победителем. Он радовался морю в барашках, быстрым облакам, голубой громаде Олимпа на горизонте, крику стремительных чаек и потоку свежего ветра. Там, у мачты, среди вещей, в вышитой Филоктимоной сумке, лежала великая драгоценность, его первая, ещё не законченная книга, открывающая миру дорогу к счастливой жизни.

В горькую годину он нашёл этот путь к счастью каждого. Вокруг он видел мир, потрясённый войнами, отданный во власть жестоким правителям, с подозрением следившим за теми, кто пытается думать на свой лад, бедствия тысяч людей, ограбленных, лишённых родины. Эпикур подумал, что, конечно, своим учением не сумеет дать радость всем, но, может быть, путь к этому идёт через совершенствование каждого? Если все узнают суть счастья, поймут драгоценность мирной спокойной жизни, кто захочет затевать войны и стремиться к тирании, чтобы сделать несчастным самого себя?

Значит, нужно совершенствовать учение и убеждать людей в своей правоте. Сколько ещё не сделано, не дописано, не продумано до конца, сколько ещё осталось сделать! А кроме того, надо как-то обеспечить себя, помочь родителям и младшим братьям... Что ж, судьбы не существует, и хотя будущее зависит от многого, но в том числе и от нас.

Часть пятая «САД»

Величайшее из всего, что для счастья

даёт мудрость, — это обретение дружбы.

Эпикур. Главные мысли

Через шестнадцать лет

Эпикуру недавно исполнилось тридцать пять. Как для любого философа, отыскавшего свою истину, для него настала пора оставить одинокие блуждания по лабиринтам мысли и превратиться в проповедника. Уже четыре года он мог считать себя сколархом, но пока учеников было немного — всего десять человек составляли его лампсакскую общину или, как он выражался, «союз друзей».

День был на редкость холодный, и всё же ученики пришли к Эпикуру, чтобы вместе пообедать и поговорить. Они уселись за длинный стол в комнате, немного согретой жаровней с углями и полутёмной из-за занавешенных окон. Мис принёс котёл с дымящейся пшённой кашей, разлил её по глиняным тарелкам и, как один из членов общины, сел на своё место в конце стола.

Эпикур оглядел собравшихся, заметил, что нет Полнена, и попросил Миса послать кого-нибудь к нему и попросить, чтобы он, если не болен, пришёл в школу. Сотрапезники с удивлением обернулись к учителю. У него была привлекательная внешность — мягкие каштановые волосы прядями спадали на лоб и повторялись в небольшой волнистой бороде. Удлинённое лицо с прямым носом, чуть нависавшим над аккуратными усами, обычно спокойное и готовое откликнуться на шутку, сейчас было озабоченным.

   — Вчера я получил важное письмо, — объяснил он. — Хочу после обеда его прочесть и поговорить о нём с вами. Речь пойдёт об Афинах, не перебраться ли нам туда?