Эоловы арфы - [8]

— Что с тобой? Мутит? Лишку хватила? Девки, вставайте! — продолжала она громко. — У нас пополнение.

Поднялись еще две встрепанные фигуры; в дальнем углу лежал кто-то четвертый, но не пошевелился.

Три женщины, запахиваясь в грубые тюремные халаты, приблизились к Женни, сели рядом. Одна из них была совсем молода и весьма привлекательна даже в таком полуночно-тюремном виде; вторая — тоже молода, но толста и некрасива; третья, та, что проснулась раньше всех, явно доживала уже последние годы короткого бабьего века.

— Откуда явилась? Как звать? Видно, больших господ обслуживала, да чем-то не угодила? А что это у тебя в свертке? — спрашивала старшая.

Женни развернула сверток. Она ведь и сама не знала, что именно в нем находится. Там оказалась булка белого хлеба с большим куском жареной телятины и полдюжины вареных яиц. Женни взяла булку и примерилась разломить ее на три части, но старшая запротестовала:

— Э, нет, дели на четверых. Еще неизвестно, когда тебя покормят, хотя хорошо известно чем. И дай нам всем по яйцу, себе тоже возьми, а эти два съест, когда проснется, вон та соня, что в углу.

Женни не чувствовала враждебности со стороны этих женщин, а их грубоватая фамильярность после того, что она встретила в кабинете комиссара полиции, ее не пугала. Поэтому она кратко, сбивчиво, но в общих чертах довольно ясно рассказала, кто она и как попала сюда.

Поедая телятину, предназначенную для Карла, обитательницы одиннадцатой камеры внимательно слушали Женни. В ее рассказе их, кажется, больше всего заинтересовало то, что у нее есть муж и дети.

— Трое, — уточнила Женни, впервые улыбнувшись за этот день.

— Ах, как бы я хотела хоть одного-единственного, — вздохнула самая младшая, — но, видно, у меня никогда не будет детей. В четырнадцать мне пришлось травить плод от хозяйского сынка. С тех пор вот уже шесть лет ни разу не понесла.

— Дура, — прервала ее старшая, — куда бы ты делась с ребенком? Чем бы ты его кормила? Одна-то не можешь…

— А у меня был и муж и ребенок, — сказала толстуха. — Только муж в шахте погиб, а мальчик вскоре умер от простуды.

Женщина, которая до сих пор спала, вдруг проснулась, села на нарах, оглядела всех сонно-безразличными глазами. Старшая протянула ей два яйца: «Ешь, тебе оставили». Она молча очистила их, съела, даже не посолив, и снова легла.

Младшая спросила:

— А вы давно замужем?

— В июне исполнится пять лет. А до свадьбы мы были более семи лет тайно помолвлены.

— Семь лет! Тайно! — всплеснула руками младшая. — Неужели так бывает! Все эти семь лет вы любили друг друга? И сейчас любите?

— Дура несмышленая, — перебила старшая, — ты сообрази только: пять лет еще не женаты, а уже три ребенка! Разве без любви так бывает?

Женни почувствовала, что краснеет, услышав такую аргументацию, против которой, однако, возразить, пожалуй, было нечего.

— Свадьба у вас была, надо думать, богатая? — спросила толстуха.

— Нет, очень скромная, но веселая. Ведь муж мой далеко не богат.

— Уж это ясно, — сказала догадливая старшая. — Богачей в тюрьмы не сажают.

— А свадебное путешествие у вас было? — не могла угомониться младшая. Ее, видимо, сильнее, чем подруг, захлестывали волны любопытства и горькой женской зависти.

— Было. Небольшое, но было… По Пфальцу…

— Ну хватит, девки, — неожиданно и резко скомандовала старшая. — Скоро светать начнет, спать ложитесь.

Все легли. Женни — не раздеваясь, ей страшно было подумать, что придется притронуться голым плечом или голой коленкой к этой простыне, к этому одеялу. А что, если завтра ее облекут в такое же арестантское рубище?

Все лежали молча, но никто не спал. Женни думала о Карле, о детях, об этих несчастных женщинах; они думали о ней, о себе, о ее любви, о своем несчастье и позоре.

Женни даже не задремала. А проститутки, когда уже начало светать, одна за другой уснули. Последней уснула младшая…

Вопреки всем традиционным представлениям о тюрьме дверь в одиннадцатую камеру открывалась и закрывалась почти бесшумно. Она открылась утром, не разбудив спящих женщин, и на пороге появился тюремщик. Он собрался, видимо, во весь голос что-то сказать, но Женни, приподнявшись с нар, таким властным жестом остановила его, что он замер с открытым ртом. Женни встала с нар и подошла к двери.

— Что вам угодно? — спросила она шепотом.

— Вас к следователю, — против своей воли, внутренне изумляясь себе, тоже шепотом ответил тюремщик.

— Я готова, — сказала Женни и вышла в коридор.

Он осторожно закрыл дверь камеры, осторожно запер ее, и они пошли.

Выйдя во двор, тюремщик остановился, словно кого-то ожидая. Женни обвела взглядом окна камер. Они были пустынны, заключенные еще спали. Вдруг в одном окне она заметила перечеркнутое решеткой, мертвенно-бледное печальное лицо. Вглядевшись, ахнула — это был Жиго! Как и она, он, видимо, провел бессонную ночь.

Женни подняла руку, чтобы помахать, но заметила, что Жиго сам делает ей какие-то знаки и показывает в дальний левый угол тюремного двора. Она повернула туда голову и увидела Карла! Вооруженные конвоиры вели его к воротам. Женни хотела крикнуть, но не смогла — перехватило горло. Она лишь молча провожала мужа глазами…