Энрико Карузо: легенда одного голоса - [9]
— До чего же забавно, — рассказывал потом Энрико. — Ему нравится, что он может сидеть и стоять на коленях в одно и то же время.
Затем с гордостью добавил:
— Он тоже неаполитанец, как и я.
Энрико понимал, что разумнее интересоваться собственной жизнью, чем копаться в чужих. О своих современниках он почти не говорил. Он принимал их такими, какими они были, не вдумываясь, что на самом деле они собой представляют. Только когда их пути скрещивались, например на сцене, он замечал их. Он говорил о них постольку, поскольку те имели отношение к его работе. Он никого не хвалил и не критиковал, никогда не выделял одного певца за счет другого. Он был на- столько поглощен своей работой, что у него не оставалось ни времени, ни желания судить о людях или событиях. Он не употреблял свой дар для забавы. В этом отношении он отличался от многих крупных деятелей искусства. Я была свидетельницей того, как Рахманинов, Крейслер и Джон Мак-Кормак часами обращались с музыкой, как дети с игрушками, развлекая себя и других. Я слышала, как Рахманинов пытался петь под невероятно шумный аккомпанемент Джона, а Эрнест Шеллинг играл на рояле, катая по клавиатуре два апельсина. Они обсуждали вопрос «является ли пение творчеством?» Певец говорил «да», пианист «нет», а вежливый скрипач одобрял интересные положения обоих. В эту абстрактную дискуссию Энрико не вступал. Когда к нему обращались, он отвечал «да», или «нет», или «не знаю». Я думаю, он был бы менее меланхоличен, если бы временами относился менее серьезно к своему творчеству.
Энрико избегал общества, но если принимал приглашение, то шел в гости уже довольный, а не предвкушая возможность приятно провести время. Он улыбался слуге, открывавшему двери, лакею, который брал у него пальто и шляпу, и вообще всем. Он не обращался к хозяйке с неуместными льстивыми приветствиями, а просто говорил: «Очень рад». Все, кому это адресовалось, чувствовали себя так, как будто им сказали очень приятный комплимент. Он способствовал поднятию настроения любого общества. У него были приветливые и в то же время нетривиальные манеры. Он не позволял людям поклоняться ему, и если они сначала разочаровывались, находя вместо бога простого человека, то скоро их разочарование проходило, так как Энрико умел делать людей такими же простыми, каким был сам. Он являлся внимательным слушателем и умелым рассказчиком. Его рассказы были яркими и лишенными вульгарности, а смех - искренним и негромким. Он принимал участие в обсуждениях, но не спорил и избегал слишком горячих и интимных тем. Он придумывал свои обороты в английском языке и не понимал многого, что ему говорили. Американцы говорят быстро и проглатывают целые фразы. Поэтому он часто улавливал только последние слова в предложении. Он не переспрашивал, а лишь повторял их с выражением удивления, сочувствия или восхищения, судя по выражению лица говорящего. Мне часто приходилось слышать такие беседы, и никто не догадывался, в чем, собственно, дело. Он улыбался, уходя, так же радостно, как и в начале визита, и только когда он говорил: «Завтра петь!» — я понимала, что пора удовольствий кончилась и наступила очередь работы.
Энрико заботился не столько о сохранении голоса, сколько
о сбережении жизненных сил, трату которых во время пения он возмещал часами полного молчания, в которых нуждался, как растение в воде. Сила его заключалась в нем самом. Пение не составляло исключения. С детства он пел, как птица, сердцем, в девять лет пел альтом в маленькой приходской церкви; в девятнадцать лет в течение года слушал, как учил молодых певцов маэстро Верджине. Этим годом ограничивалось все его музыкальное обучение.
Все остальное — музыкальность, техника, нюансы, эмоциональность — было добыто им самим. Поэтому он не нуждался ни в чьих советах. Он родился с прекрасным голосом, а его упорство, чутье, мужество и честность сделали его выдающимся певцом. Он отлично понимал, в чем ему надо совершенствоваться; его сознание стало источником его силы и двигателем на пути к совершенству. Внутри гениев всегда горит самоподдерживающийся огонь.
Все, что делал Энрико, было так же замечательно, как и его пение, потому что на любое занятие он тратил все свои жизненные силы. Те, кто не знал этого, считали, что пение заслоняло все остальное. А он отдавался с полной энергией всякой деятельности, будь то пение или склеивание конвертов.
Однажды ему потребовалось несколько больших конвертов для газетных вырезок, а у него был только один. Я предложила послать за ними шофера.
— Нет, — ответил он, — я сделаю их сам. Таким образом я обучусь еще одному делу.
И действительно, он склеил по имеющемуся образцу отличный конверт. Энрико терпеливо проделал такую операцию одиннадцать раз. Потом он смешал конверты и предложил мне найти среди них тот, который послужил образцом.
Энрико не требовал, чтобы я вела замкнутую жизнь. Сначала я предпочитала ее потому, что такова была его жизнь, а потом начала находить в ней свою прелесть. Энрико не учил меня мудрости — он демонстрировал ее. Он не проповедовал доброту, терпимость, великодушие, справедливость, изобретательность — он просто-напросто сам был их воплощением. Он не получил систематического образования, но поступал так, будто имел его. Все его действия отличались продуманностью, а наша жизнь давала мне время поразмыслить над ними. Потому- то я молча понимала его мысли. Энрико заботился о людях не тогда, когда ожидал получить что-нибудь от них взамен, а когда ценил их внутренние качества. Вскоре после свадьбы он рассказал мне о землетрясении в Сан-Франциско и закончил свой рассказ так:
В 1940 году автор этих воспоминаний, будучи молодым солдатом срочной службы, был осужден по 58 статье. На склоне лет он делится своими воспоминаниями о пережитом в сталинских лагерях: лагерный быт, взаимоотношения и люди встреченные им за долгие годы неволи.
Блистательный Лопе де Вега, ставший при жизни живым мифом, и сегодня остается самым популярным драматургом не только в Испании, но и во всем мире. На какое-то время он был предан забвению, несмотря на жизнь, полную приключений, и на чрезвычайно богатое творческое наследие, включающее около 1500 пьес, из которых до наших дней дошло около 500 в виде рукописей и изданных текстов.
Об этом удивительном человеке отечественный читатель знает лишь по роману Э. Доктороу «Рэгтайм». Между тем о Гарри Гудини (настоящее имя иллюзиониста Эрих Вайс) написана целая библиотека книг, и феномен его таланта не разгадан до сих пор.В книге использованы совершенно неизвестные нашему читателю материалы, проливающие свет на загадку Гудини, который мог по свидетельству очевидцев, проходить даже сквозь бетонные стены тюремной камеры.
Владимир Быстряков — композитор, лауреат международного конкурса пианистов, заслуженный артист Украины, автор музыки более чем к 150 фильмам и мультфильмам (среди них «Остров сокровищ», «Алиса в Зазеркалье» и др.), мюзиклам, балетам, спектаклям…. Круг исполнителей его песен разнообразен: от Пугачёвой и Леонтьева до Караченцова и Малинина. Киевлянин. Дважды женат. Дети: девочка — мальчик, девочка — мальчик. Итого — четыре. Сыновья похожи на мам, дочери — на папу. Возрастная разница с тёщей составляет 16, а с женой 36 лет.
ФРАНКО КОРЕЛЛИ и оперное искусство его времениВ России, как и в любой стране, где популярна оперная музыка, великий певец XX века Франко Корелли — один из самых любимых и почитаемых. Тенор с феноменально мощным голосом, поражавший полнозвучием и мастерством фразировки при легкости звукоизвлечения, он обладал еще и очень красивой внешностью, что способствовало его сценическим успехам.В книге, кроме подробнейшего исследования творчества Корелли, предпринята попытка рассмотреть своеобразие личности и артистической манеры певца сквозь призму оперного исполнительского искусства его времени.