Енот-потаскун - [51]

— Не знаю, — у меня пошла обратная реакция: хотелось упасть и тихо сдохнуть. — Нечего пока отмечать, только через месяц в силу вступит.

— Ничего, через месяц еще раз отметим.

— Тогда куда-нибудь, где тихо. И народу поменьше.

— Ладно, подумаю, — кивнул он.

Пока Антон раскатывал свою ученицу, я бревном лежала на диване в полной прострации, пялясь в потолок и поглаживая Тошку.

Молодец, Наточка, королева оленей. Пол-интернета перечитала, а про срок вступления в силу решения протупила. Оставалось только надеяться, что Сашка не подаст из вредности апелляцию. И утешать себя тем, что, если бы он не возражал против развода или пришел бы на первое заседание, нам дали бы на раздумья три месяца, и тогда бы все растянулось еще больше.

Только минут за пятнадцать до возвращения Антона я отодрала себя от дивана и кое-как навела красоту.

— Отлично выглядишь, — заявил он, осмотрев меня с ног до головы. — Готова? Идем.

— И куда мы?

— Здесь недалеко, пешком дойдем.

Я была заинтригована. Держась за руки, мы прошли дворами, пересекли сквер, обойдя пруд, и очутились у псевдонемецкой стекляшки.

— «Баден-Баден»? — фыркнула я. — Серьезно? Мне казалось, что это какой-то жуткий шалман.

— Не была, а говоришь. В прошлом году день рождения отца здесь отмечали. Очень даже пристойно. В выходные надо заказывать столик, а по будням тихо.

Снаружи ресторан действительно выглядел пошло-претенциозно, как надутый из жвачки пузырь, но внутри оказалось неожиданно уютно.

— Нам куда-нибудь, чтобы музыка не по ушам, — попросил Антон подошедшего метрдотеля.

В полутемном зале, отделанном деревом, было занято всего два столика. Музыка доносилась откуда-то издалека. Вокруг на полках стояли всевозможные раритеты советских времен.

— А ты знаешь, действительно симпатично, — призналась я, разглядывая дисковый телефонный аппарат.

— Скажи, а ты в принципе не любишь там, где шумно, или только сегодня в раздрае? — спросил Антон, когда нам принесли по бокалу вина.

— В принципе. Я такая асоциальная зверюшка. Наверно, мне вообще легче с животными общаться. Не люблю все это — толпы народу, незнакомые компании.

— Как же ты согласилась со мной на дачу поехать? В незнакомую-то компанию?

— Ну… — я отпила глоток. — Наверно, что-то подсказало, что четвертого шанса не будет. Три — это и так за гранью возможного.

— Видимо, что-то там, — Антон неопределенно махнул рукой вверх, — очень хотело нас свести. Я тоже клубняк не особо люблю. Но, скорее, потому, что обожрался. Пока в группе играл. Кстати, может, сделаешь исключение? Я тебя хотел пригласить на следующей неделе. В «Черном лисе» играть будем. Но там сравнительно камерно.

— Так ты в группе играешь? — удивилась я. — Ты не говорил. Конечно, приду.

— Подменяю басиста. Он у них такой… своеобразный. То в запое, то на Гоа дзен ловит. Но совсем его выгнать не хотят. Так что я — штатный запасной. Это моя университетская группа, «Черная жара».

— Ой, мама, — я не смогла удержаться от смешка в ладонь.

— Да, есть маленько. Не я придумал. Понимаешь, для меня это просто хобби, а для них работа. Они готовы за гроши по ебеням ездить на гастроли, но это не мое. Порепетировать, поиграть где-то пару раз в месяц, на джем собраться — нормально.

— Ты учился?

— Музыкалку окончил, — кивнул Антон, поглаживая и перебирая мои пальцы, от чего по спине бежали щекотные мурашки. — Гитару. А ты нет?

— Два года мучила аккордеон, — вздохнув, созналась я. — Потом сказала, что лучше его сожгу. Теперь, наверно, даже и не вспомню, где у него что. Хотя на пианино иногда тянет что-нибудь простенькое на слух подобрать.

Это тоже было для меня в новинку. С Сашкой мы в рестораны ходили есть и попутно забивали эфир какими-то разговорами ни о чем, чтобы не молчать. Сейчас все было иначе. Ну да, мы что-то ели, очень даже вкусное, пили вино, потом кофе. Но главное — разговаривали, смотрели друг на друга, прикасались — будто случайно сталкиваясь руками, ногами под столом. Это была такая тонкая, долгая прелюдия, когда, вроде бы, ни слова о сексе, но все только о нем — каждым взглядом, каждым жестом.

— Пойдем? — спросил Антон. — Половина двенадцатого, через полчаса закрываются. Ты завтра как?

— С трех. А ты?

— У меня в десять долбанутый во всю голову мальчик Славик на Бухарестской, но я его передвину на попозже. Останусь у тебя?

— Конечно.

Мы шли, не торопясь, словно специально оттягивая то удовольствие, которое ждало дома. Останавливались поцеловаться в темных закоулках, как школьники.

— Знаешь, Антон, — сказала я, обняв его за талию под курткой, — я, конечно, полностью выдохну, только когда получу свидетельство о разводе и штамп в паспорт, но все равно сейчас такое чувство, словно камень свалился.

— У меня тоже. Вроде бы и понимал, что это уже формальность, но… Как будто ты еще не совсем моя. Кстати, ты помнишь, какой завтра день? То есть уже почти сегодня, через десять минут наступит?

— Какой?

— Ровно три месяца, как чья-то мохнатая лапа поймала меня за штаны. На Чернышевского.

— Точно, — рассмеялась я.

Обладатель мохнатой лапы — четырех мохнатых лап, хвоста и наглой морды! — был очень недоволен, когда его выпустили из клетки, покормили и загнали обратно.