Энио, или Чертовски невероятные приключения ролевиков в городе Ру - [81]

Наивной она была. Ручками своими застенчиво колени прикрывала. Эх, посмотрела бы она на ухмылку этого старпера. Он спиной к ней стоял. Кофе у окна готовил. И ухмылялся. Не нужны ему были Иннины коленки. Этот кот блудун вовсе не на коленки ее зарился. Ох, не работать ей в отделе социологии. Потому что, блудуну надо будет покориться. А она не покорится!

Я отобрал у Инниного начальника чашечку с кофе, сербнул пару раз. Хороший кофе приготовил блудун. Не одну, видать, девчонку таким кофе уже попотчевал. Но я кофе пил, а сам рисовал, карандаша от бумаги не отрывая. Ведь нельзя мне было останавливаться.

Но эту сцену кабинетную я решил все же не запечатлять. Не лежит у меня душа к жанровым сценам. Я Инну рисовал. Портрет ее. Понравилась мне Инна Бережко. Глазами понравилась. Они у нее были не такие, как у всех. Настоящий взгляд, как в настоящей жизни.

Рисовал я, рисовал, а потом глянул в эти глаза в очередной раз и не смог больше от них оторваться. Смотрел в эту бездну, в синеву эту бесконечную и не мог понять, что со мной происходит. А в воображении разные картинки возникали. Яркие, красочные: море, парусник, ветер — сильный, порывистый, свежий ветер. Холодный, но приятный.

Не знаю, как все произошло. По каким законам мира этого заколдованного, но в какой-то момент, выронил я из рук карандаш. И лист бумаги с недорисованным портретом на пол упал. Потому что лицо Инны Бережко к моему лицу приблизилось и она меня поцеловала.

И тут же к ней стыд ее вернулся. И она, застенчивая и покрасневшая от стыда, кротко вниз глаза свои опустила. Хотела и вовсе убежать. Да только успел я ее обнять и к себе прижал: что же ты краснеешь зря, счастье ты мое синеглазое? Никуда я тебя теперь не отпущу. Мое ты. Мое счастье. На всю жизнь.

И вдруг я пришел в себя. Я обнимал девушку, которая только что сидела на стуле. Инну Бережко. Стул остался пустым. Она не просто ожила. Я ее каким-то образом оживил. Я украл ее у мертвой вечности.

Инна подняла глаза и снова посмотрела на меня. Казалось, мы знаем друг друга целое тысячелетие. Не сразу она поняла, что же на самом деле происходит.

* * *

Нас разбудило солнце. Мы лежали в парке на траве. Мы были похожи на Адама и Еву. Мы были счастливы и, казалось, никто и ничто не в силах это счастье разрушить. И я рассказал Инне свою историю, как рассказал вам.

Она долго не могла во все это поверить. Это очень трудно — поверить в небыль. Тогда я показал ей людей. Мы прошлись по улицам города, по аллеям парка. И когда она наконец поняла, что все мои слова правда, что мы одни в этом мире — вы же согласны, старикашка не в счет — она просто заплакала.

Но я ее уверил, что все прекрасно, все хорошо. Ведь мы с ней вдвоем можем сесть на какую-нибудь яхту и уплыть далеко-далеко, за горизонт. Там, за горизонтом, мы наверняка найдем какой-нибудь необитаемый остров. Мы станем жить вдвоем, вместе, среди кокосовых и банановых пальм, как в раю. До самой старости. А еще я могу запросто научиться водить самолет. Небольшой, конечно же. И тогда мы не уплывем, но улетим. Далеко-далеко. В неизвестные края…

— Почему ты не хочешь оживить всех, как оживил меня? — спросила Инна, когда перестала плакать. Мы шли с ней тихой тропинкою парка. Я выбрал ее намеренно: сейчас Инна не должна была видеть людей, ведь они ее расстраивали. А здесь были только птицы. Много птиц. И мы слушали, как они поют свои песни.

Вот укромно на ветке умостился скворец. Я никогда не видел скворца так близко. Он выводил веселую трель. Я взял скворца в руки. И он умер. Но появился новый скворец и продолжил петь. Инна с ужасом смотрела на меня. Я держал в руках мертвую птицу.

— Видишь, я не могу оживить всех, — сказал я ей. — Я не люблю скворца. Мне все равно, живой он или мертвый. Мне нравится его песня, но я его не люблю. Я знаю, это очень злая правда.

Инна посмотрела мне в глаза, и я понял: продолжать нельзя. Слов достаточно. Она все чувствует и все понимает. Но я не удержался.

— А тебя я люблю, поэтому и оживил, — произнес. Я хотел обнять ее. Так же крепко, как в первый раз. Ее губы было коснулись моих. И вдруг, она оттолкнула меня. Сильно. Отчаянно. И снова на глазах ее появились слезы.

— Нет. Не оживил, а убил. Это мертвый мир. Здесь все мертво движется.

Она бросилась бежать. Я не сразу сообразил, что произошло, а когда ринулся за ней вдогонку, было уже поздно. Она выбежала на проспект и на остановке вскочила в трамвай.

Его двери захлопнулись прямо перед моим носом. Трамвай тронулся, и я погнался за ним. Долго бежал, пока он не исчез. Пока не растворился в воздухе. Инна исчезла вместе с ним.

* * *

Я давно уже сбился со счета, сколько раз меня разбудило солнце.

После нашего расставания с Инной я вернулся жить в родную квартиру.

Каждый раз после пробуждения я спешно завтракал, одевал свой вечно новый костюм, повязывал галстук, начисто брился, подмигивая своему отражению в зеркале и, говоря ему что-то вроде «может быть сегодня нам повезет!», отправлялся на поиски старикашки.

Я больше не боялся колдуна. Напротив, теперь я стал искать с ним встречи. Если я сумел оживить человека, значит, мы были со старикашкой на равных. Я несколько раз заходил в ресторан «Греза», надеясь встретить его там. У ресторана уже не было «Мерседеса». Старик убрал машину, как и обещал. Каким образом ему это удалось, понятия не имею. Девушка, которую я видел в машине мертвой, теперь была жива. В момент скачка времени она появлялась, как по мановению волшебной палочки, у входа в «Грезу», и грациозной походкой дефилировала по тротуару. Я был очень рад видеть ее живой. Пусть жизнь ее длилась всего две минуты с четвертью. Пусть так. Это все же намного лучше, чем торчать из «Мерседеса».