Энгус: первый воин - [49]

Тогда я впервые услышал и разговоры о людях, что угрожали острову, — это был народ моего отца, то есть и мой народ, поскольку я тоже был наполовину норманном. Разговор шел между двумя старыми монахами.

— Это было бы слишком просто, — сказал один из них.

— Что? Обратить язычников?

— Да! — с восторгом ответил первый.

— Но как, когда дух их смущен, и когда они совершили столько злодейств и жестокостей, опустошив все вокруг и все вокруг предав огню?

— Но вспомни, как святой Колумба обратил пиктов. Ведь тогда не было народа более злобного! И в таком случае — какая разница, брат Вилиперто?

— Какая разница?! Не знаю, не знаю, но эти разбойники уничтожили все королевство, и теперь нет даже короля, который мог бы противостоять им. Все мы прокляты! Они дальше всех отстоят от Бога, брат. Несомненно, куда легче обратить собак, диких медведей, муравьев или рыб. Давай построим подводную церковь, чтобы могли молиться рыбы, да еще одну в лесу, чтобы исповедовать птиц и крестить диких кабанов!? И не забудь крошечную часовенку для насекомых! Хотя это и люди, брат… Я не верю в возможность их обращения.

Разговор двух монахов едва не рассмешил меня, но, зная Айвара и Хальфдана и ту ненависть, которую они питали ко всем островитянам, я все-таки вынужден был принять сторону брата Вилиперто.

Ночью я увидел, как брат Грегориус работает над манускриптом вместе с Ненниусом и еще двумя монахами. Я попросил их рассказать, о чем они пишут именно сейчас, и они показали мне часть манускрипта. Я снова поразился тонкой работе и мастерству исполненных рисунков.

Монахи показали мне те картинки, которые на самом деле не иллюстрировали текст, а, по точному определению брата Грегориуса, словно освещали его изнутри. Все это происходило в келье, называемой скрипториумом, — специальной комнате при библиотеке, где монахи переписывали книги, а художники рисовали к ним картинки. Сам акт передачи письменными словами мудрости, имевшейся в сердцах этих священников, как и простое выведение слов, буква за буквой, являлись тяжелым трудом. А брат Грегориус еще и настаивал на том, что главное — не просто красивые иллюстрации, а то, чтобы они создавали исходящий из текстов свет. И это действительно было так. Для него склоняться над этими святыми пергаментами и наслаждаться их содержанием было настоящей работой сердца или «работой сердцем», как любил повторять он. При этом брат Грегориус подробно объяснял, что он вкладывает в это понятие. Еще один монах пояснил мне, что перья для этих работ специально умягчаются в горячем песке и вырезаются вручную. Я в который раз поразился их усердию и преданности работе.

И пока брат Грегориус исполнял свой труд, Ненниус воспользовался моментом и поведал мне о справедливости:

— Сын мой, справедливость существует через намерение создать равенство между самыми большими и самыми маленькими, между самыми маленькими и еще меньшими. Ты должен любить и нести справедливость в себе, стремясь познать себя и любить то, ради чего существуешь. Будь усерден в своем труде, добивайся цели всем сердцем. Будь великодушен в победе и мужествен в поражении. Если ты не прав и соблазнен злом, проси о справедливости твоих братьев, равно как и о надежде, доброте, чистоте, стойкости и воздержании. Помни, что, будучи несправедливым, ты приобретаешь равнодушие и безумие, ибо, любя зло, ты пропадаешь для любви Господа. И если кто-нибудь горд и зол, Божия справедливость не желает, чтобы такой человек, возлюбленный зла, имел надежду или иную добродетель, или красоту души. Ищи же Божественной справедливости, сражайся за нее и будь просто Божьим человеком, ибо вот твоя цель, Энгус, как и цель всех остальных людей на земле. У справедливости много врагов, один из них — зависть, из которой произрастают алчность, насилие и война. Вспомни меч из своего сна «тот, что приносит справедливость»! — И снова я поразился тому, что он помнит о моем сне. — Меч ничего не будет стоить, Энгус, если у тебя не будет чистого сердца.

— Но откуда вы так много знаете о моем сне, преподобный отец? — отважился спросить я. — Кто дал вам власть проникать в человеческое сердце?

Но, не ответив на мой вопрос прямо, аббат снова заговорил:

— Твой сон может являться пророчеством о твоем будущем, юноша. Я знаю о некоем мече, который ждет настоящего воина, обладающего семью добродетелями. И добродетели эти он должен хранить так, как настоящий воин хранит свой меч. И этот меч придет к тебе, Энгус, если ты и есть тот самый воин. Именно поэтому я и учу тебя и готовлю твою душу.

Я глубоко задумался над словами Ненниуса. Одна часть моего существа ликовала и пела, другая — была напугана тем, каким мистическим образом открылся мой истинный путь. Меня, словно буря корабль, раздирали всевозможные противоречия.

— Но если так суждено, то расскажите же мне и о седьмой добродетели, — наконец попросил я, совершенно потрясенный признанием Ненниуса и тайной моего сна. Казалось, какая-то иррациональная воля вселилась в мою душу для того, чтобы я победил своих врагов Айвара и Хальфдана.

— Седьмая же добродетель есть воздержание, защищающее нас от мирового зла и собственной суетности. Воздержание несет мир в твою душу. Тот мир, когда душа твоя знает время, в которое говорит с ней Господь. А когда в тебе говорит Бог, то и дела твои приносят мир всем и везде, куда бы ты ни пошел. Воздержание дано человеку потому, что все можно использовать как в больших, так и в малых количествах, и опасность таится в обоих случаях. Человек должен воздерживаться в еде, в беседе, в одежде, в прогулках, в размышлениях, в желаниях, в понимании — и тогда во всем будет царствовать гармония.