Энглби - [89]

Я так и поступил. По крайней мере, начал с этого. Я уж и забыл, до чего там смешные диалоги, — вроде шоу «Стептоу и сын» и «Хэнкок». И герои — пожилая пара, сдающая комнаты у моря, — не могут взять в толк, что незнакомцы действительно решили у них поселиться. Я уже успел забыть, кстати, что хозяин-то их на самом деле знает!

Когда появились Голдберг и Маккен и стали намекать, что Стенли в прошлом что-то натворил, я решил, что они блефуют. Раз они бандиты, плохие парни, стало быть, Стенли — хороший. Да и что уж такого злодейского мог совершить пианист-неудачник? И тут я вздрогнул: даже если Голдберг и Маккен и правда негодяи (в чем сомневаться не приходится), это не значит, что Стенли не мог чего-то совершить, а потом забыть. Плохо дело.

Как вообще можно жить в мире, где противоположности не противопоставляются?

Когда на сцене по ходу действия погасили свет, пришлось срочно убегать. Я бросился к выходу из церкви, спотыкаясь о стулья и сшибая стаканы.

Выбравшись наружу, я помчался в сторону шоссе, по которому грохотали грузовики, несущиеся в сторону Арчвея. Я подумал, не броситься ли под колеса.

Приступ как тогда, в Бейсингстоке. Я не понимал, что происходит. Но сунул в пересохший рот две голубые таблетки, разгрыз и, заскочив в паб, запил их водкой.

Ожидая у стойки, пока подействует лекарство, я вдруг сообразил: вот в такие мгновения острой паники и муки как раз и удается пресловутый фокус со временем, позволяющий освободиться от иллюзии его линейности.

Паника останавливает время: прошлое, настоящее и будущее существуют как одна необоримая сила. В этот миг странным образом хочется вернуться к линейности, чтобы броситься вперед — потому что «будущее» кажется тем единственным местом, куда можно убежать от невыносимой эмоциональной перегрузки. Но в такие моменты время неподвижно. А раз его течение прекратилось, то события, которые мы относим к прошлому или будущему, происходят синхронно. И это действительно ужасает. И поглощает тебя. Засыпает, как лавиной, всей массой единовременно происходящих событий.

Что было потом, не помню. Память более или менее отчетливо выдает мне уже следующее утро, в квартире у Маргарет.

Я лежал в кровати, будильник показывал десять минут первого. Я был в майке и трусах. Накинув халат, я пошел в ванную, оттуда — в гостиную.

Маргарет подняла глаза от газеты и улыбнулась:

— Все в порядке, любимый?

Я потер голову.

— Все отлично. А что стряслось?

— Это ты мне расскажи, что стряслось! Сидим смотрим спектакль, и вдруг ты срываешься с места и убегаешь неведомо куда.

— Ну да, это я помню, но не помню, что было потом. Вроде я пошел в паб. А ты что делала, когда я убежал?

— Ничего не делала. Подумала, в туалет человеку понадобилось. Ты так припустил, будто боялся, что тебя сейчас вырвет.

— И что ты сделала?

— Не стала тебе мешать. Когда человека тошнит, лучше к нему не приставать. И людей не хотелось беспокоить, публику, артистов. Помещение маленькое, а ты и так там шороху наделал.

— Ясно.

— Через десять минут объявили короткий антракт, вот тут я выползла, посмотреть, как ты. Думала, ты сидишь снаружи, в церковном дворике, но тебя там не было. Я выглянула на улицу — тебя не было и там.

— Волновалась за меня?

— Ну, встревожилась, но не очень. Ты уже большой мальчик, Майк. Где наш дом, знаешь, не потеряешься. Если честно, я немного разозлилась, что ты не поставил меня в известность.

— В известность о чем?

— О своих планах. Сказал бы хоть пару слов, оставил бы записку: так и так, иду домой. Или не домой.

— Ага.

— Так чем ты занимался?

— Не знаю. Я почувствовал… мне стало нехорошо во время спектакля. Я выбрался оттуда, потом оказался в пабе. А что дальше — не знаю. Когда я пришел?

— Не так уж и поздно. Около двенадцати. Спектакль закончился в десять. Кэрол и Том пригласили меня выпить по рюмочке. Дома я была в двенадцатом часу, легла, только стала засыпать, являешься ты. И видок у тебя не ахти.

— В смысле? Пьяный?

— Да. И рука в крови. И ты был словно… не в себе.

— Как я добрался из Масуэлл-Хилла?

— Видимо, на такси. Мне ты не сказал.

— Не сказал?

— Нет.

— Но после моего ухода со спектакля прошло почти три часа. Неужели тебя не интересовало, где я был?

— Интересовало, но ты был не очень разговорчив. Пошел в ванную, а потом рухнул на кровать. Я помогла тебе раздеться, и в ту же минуту ты уснул.

Кое-что становилось на свои места. Сразу уснул — это наркотическое действие таблеток и водки. Но о том, что я делал примерно с четверти восьмого, когда меня охватила паника, до примерно половины двенадцатого, когда я поймал такси, у меня не было ни малейшего представления.

Я ехал в Уэльс на «Пежо-405» по трассе М4 и слушал дневной выпуск новостей «Радио-4». Дело было, думаю, неподалеку от Хангерфорда, я как раз прикидывал, успею туда заехать и поискать паб с нормальной едой или придется довольствоваться тем, что дают на сервисной станции «Мембери».

В длинных поездках я обычно разговариваю сам с собой, чтобы расставить все по полочкам. Репетирую, например, что скажу Маргарет или старикану ДТ, если вдруг решусь поклянчить у него прибавку. Или троице из «Индепендент» (в последний момент газету решили не называть «Нашей страной»), если наконец раскачаюсь подать туда заявление и описать свою зону ответственности. Иногда я толкаю политический спич или спорю с теми, кто пересматривает свое отношение к альбому