Энглби - [31]

Вудроу пару раз кашлянул.

— Какие у вас взгляды? Вас интересует политика?

Я подумал о Джен-кружке, о тори, вигах и лейбах. Разумеется, я хочу, чтобы людям было хорошо, но это вряд ли можно назвать политическими взглядами. И я предпочел промолчать.

Вудроу пытливо на меня посмотрел:

— На выборы пойдете?

Я помотал головой.

— Кто в Британии сейчас у власти? — спросил он.

Вопрос, конечно, интересный? Эдвард Хит или шахтеры? Хит или Вильсон? Или этот, как его… Нет, точно не он.

— Вы ведь принимали участие в марше по поводу колледжа Святой Екатерины?

— Но это была не политическая акция. Протест против раздельного проживания студентов.

— Там есть как политическая, так и человеческая составляющая.

Я не понял, к чему это он сказал.

— А откуда вы узнали, что я был на марше?

— Мне известно, что запланирован марш в знак протеста против размещения британского военного контингента в Северной Ирландии. Вы пойдете?

Если пойдет Дженнифер Аркланд.

— Я еще не решил. А когда он состоится?

— Если вы действительно хотите стать профессиональным дипломатом, лучше воздержаться от открытого противостояния властям. Вас не должны видеть на подобных мероприятиях. Это очевидно. — Вудроу рассмеялся.

Я кивнул.

— Разумеется, вы имеете право придерживаться каких угодно взглядов. Но дело это сугубо личное. Позволю себе повторить: лич-но-е.

— И все-таки, откуда стало известно, что я участвовал в каком-то студенческом маршике?

Вудроу шумно выдохнул:

— В вопросах государственной важности, таких как Северная Ирландия, наши службы безопасности проявляют особую бдительность. Информация им требуется до, а не после мероприятия.

У меня отвисла челюсть.

— Вы хотите, сказать, что фотограф…

— Не имею ни малейшего представления, какие там задействованы ресурсы. Я хотел лишь предупредить, что, если вы нацелились в Министерство иностранных дел, впредь вам следует хорошо подумать, прежде чем ввязываться в подобные акции.

Покинув владения Вудроу, я вернулся в Клок-Корт, завел Моцарта, потом — Rainbow in Curved Air Терри Райли.

Не могу понять я, в чем фишка Моцарта. Моцарта фишку не пойму я. Фишку Моцарта пойму не я. Не я Моцарта фишку пойму. Не фишку я пойму Моцарта. Я не фишку Моцарта пойму.

Не мелодия, а алгоритм. Алгоритм в пудреном парике.

Стеллингс вообще уверен: «классика» отомрет раньше современной поп-музыки, потому что там нет запоминающихся мотивов. (Хотя, справедливости ради, придется вынести за скобки оперу, в первую очередь Пуччини.)

И все равно это неправда. Я с ходу напою десять великих симфонических тем. Три у Элгара, одну у Холста, две у Шуберта, одну у Брамса, одну у Чайковского. Бетховен, пожалуй… Моцарт, мм… Погодите-ка! Разумеется, Сибелиус. Интермеццо из сюиты «Карелия».

Но по Стеллингсу, это не мелодии, а что-то вроде марша для духовых. Как у Джона Филипа Сузы в его лучшие дни. А настоящие мелодии, на взгляд Стеллингса, — в «Моей прекрасной леди», «Юге Тихого океана», «Порги и Бесс» — у Лоу, Роджерса, Гершвина. Они и лучше, и качественнее, чем весь «классический» канон.

Стеллингс любит ткнуть пальцем тебе в лицо и прогавкать альтернативу, причем выбрать требуется немедленно. «Основная тема квинтета „Форель“ Шуберта или „This Nearly was Mine“ из „Юга Тихого океана“? „Фингалова пещера“ Мендельсона или „On the Street Where You Live“ из „Моей прекрасной леди“? С точки зрения чистой мелодики, о’кей? Двадцать третья Голдберг-вариация Баха или „Stranger on the Shore“ мистера Акера Билка? Фортепьянная „Молитва“ Сезара Франка или „All I See is You“ Дасти Спрингфилд?»

Стеллингс, конечно, чокнутый, но логика его понятна.

Хотя мелодии у Терри Райли тоже не сразу поймаешь, если честно. Приходится слушать много, много раз, чтоб нащупать контуры музыкальной фразы. Беглость пальцев у него какая-то запредельная.

А еще пониманию музыки Райли очень способствует хороший косяк качественной марихуаны. Уверен, автор в процессе сочинения себе это тоже позволял.

Этим я и занялся после визита к Вудроу. Хотя от этого допинга случаются кое-какие провалы в памяти, но я не в претензии. Помимо всякой приятной биохимии в мозгу, это еще так вкусно…

А вам, возможно, совершенно ясно, к чему клонил старый Вудроу.

В таком случае я неправильно запомнил его слова или неправильно их пересказал, потому что сам тогда ничего толком не понял.

Кажется, это было очень-очень давно, в другой жизни. Почему?

Потому что произошло нечто действительно ужасное. Во что трудно поверить, о чем невозможно думать всерьез. Не верится даже, что вот сейчас я сижу за своим письменным столом в Клок-Корте и пишу эти слова. Но похоже, это в самом деле случилось.

Мне никто не сказал, хотя, по идее, следовало бы. К моменту, когда о случившемся узнал я, это перестало быть новостью — известно было уже почти сутки. Первое, что я заметил, — что я стою, уставившись на факультетскую доску объявлений, ставших вдруг невидимыми из-за огромного плаката со слишком мне знакомой фотографией. Я не сразу понял жуткий смысл фразы под снимком. Дженнифер Аркланд, студентка третьего курса исторического факультета, пропала.

Странная это вещь, скандальная слава. Как только лицо Дженнифер появилось на плакате, она перестала быть собой.