Энглби - [22]

— Миссис Туалет, а что у нас сегодня на обед? Я бы с удовольствием поел дерьма.

Я подошел к столу, чтобы подобрать валявшуюся под ним упаковку. Потом вернулся в свою комнату, оставив пирог им на растерзание. В упаковке была записка: «Майк, мы готовили его вместе с Джули. Надеюсь, тебе понравится! Целую, мама».

Возможно, он не представлял собой ничего особенного, обе были теми еще кулинарками, пятилетняя сестренка уж точно.

Вечером пару дней спустя я лежал в кровати с учебником, когда вдруг без стука ввалился Уингейт. Вид у него всегда был озабоченный, парень вечно слонялся около душевых кабинок. Не говоря ни слова, он принялся бродить по комнате, брал мои вещи, рассматривал и клал на место. Он был тоже прыщавый, но не такой, как Бейнс, с синеватым от пробивавшейся щетины подбородком и глазами как у дохлой рыбы.

Я молчал, он тоже. Потом он остановился у кровати, долго пялился, наконец выдавил:

— Трудись, Туалет, не отвлекайся.

Я опустил глаза на отрывок из Тита Ливия, который готовил на завтра. Я не смел снова взглянуть на Уингейта, но и без этого знал, что он кое-что с собой делает, прямо над кроватью. Латинский текст расплылся, слившись в мутное пятно, я не мог ничего разобрать. Немного погодя Уингейт засопел и испустил тихий стон.

— Смотри не забудь замыть одеяло, — сказал он, застегивая ширинку.

Чатфилд находится посреди большой деревни, начинающейся от самой ограды училища, и разделяет ее пополам, на Верхний и Нижний Рукли, своими гигантскими игровыми полями, участками пересеченной местности, стрельбищами, хвойными перелесками и тренировочными площадками. На вершине холма в Верхнем Рукли стоял Лонгдейл, закрытая психбольница. Она была ровесницей Чатфилда, оба появились в 1855 году. Попечительский совет дурдома хотел, чтобы пациенты любовались холмами, начальству колледжа нужны были плоские пространства внизу для игровых полей, в результате все остались счастливы, если это подходящее слово в данных обстоятельствах.

Каждый понедельник в девять пятьдесят, когда мы сидели на сдвоенном уроке химии, в Лонгдейле начинались учения: отрабатывали поимку сбежавшего пациента, звучала сирена.

— Сэр, сэр, — в двадцать глоток начинали вопить парни, — это Крыса сбежал, точно он.

Крыса Дункан закатывал глаза и вздыхал. Я как-то попробовал тоже присоединиться к хору шутников, но только раз.

Однажды, когда у них и правда сбежал пациент, директор срочно собрал нас всех. Призвал ни в коем случае не вступать в разговор с незнакомцами. В тот день я вышел погулять в лес, втайне надеясь наткнуться на сбежавшего.

Поразительная штука, но Чатфилд считался очень престижным местом. Учеба там стоила дорого. Наши регбисты играли с командами знаменитых школ, таких как Хэрроу, и, притом что большинство выпускников попадало прямиком во флот, довольно много поступало в университеты, даже в самые престижные.

Пожаловаться старому Тэлботу мне даже в голову не приходило — это было бы бессмысленно. «Они не хотят со мной разговаривать…» — «А разве они обязаны это делать?» — «Они устраивают погром в моей комнате». — «Не стоит преувеличивать…» — «Уингейт… он ну… это… прямо мне на постель…» — «Не надо грязи».

Поскольку во всем этом участвовали и старшина корпуса, и старосты, то мои экзекуции были отчасти делом официальным. С какой стати верить новичку, который называет уборную туалетом, и его жалобам на ребят, которых сам мистер Тэлбот поощрял и пестовал?

Характеристика, выданная мне директором перед короткими каникулами, подтвердила: я был прав, что не поперся жаловаться. «Майк, будучи акселератом, к сожалению, слишком хорошо это понимает. Ему следовало бы вести себя осмотрительнее, не задевать товарищей». «А что такое акселерат?» — спросила мама.

Иногда я скрывался в ванной, пока Сидни, наш уборщик, личность скандальная, пил там чай. Каждое утро он разбрасывал горсть спитого чая по коридору, а потом гонял чаинки шваброй, собирая с пола пыль. Лет шестидесяти, мускулистый, с наколками на руках, он дослужился до капрала в какой-то интендантской части, но любил намекнуть на собственное активное участие в «заварушках».

Заодно приходилось выслушивать его похабные истории. Однажды в ванной я оказался в обществе Бэтли (уж не знаю, как и его туда занесло), мы сидели на деревянной решетке у ног оратора.

— Был я тогда в увольнительной, — начал Сидни, — и отловил одну пташку, слово за слово, ну и залез я на нее, а она: «О-о, Сид, не надо, умоляю», а я ей: «Я только кончиком». — «Ну, хорошо, Сид». Ну, я и дал ей жару, пока не отстрелялся. Она: «Сид, ты же обещал только кончиком!» — «Ты, видать, ослышалась, детка, я сказал, только кончим».

Сид зашелся хохотом до надсадного кашля, а после подытожил:

— А теперь, салаги, полное внимание. Средняя глубина женской манды девять с половиной дюймов. А елда у мужика — в среднем дюймов семь.

— Правда?

— Ну. Стало быть, в одной только Англии почти сто пятьдесят миль этого добра даром простаивает…

— Вот это да, Сидни! Сто пятьдесят миль пустой м…

— Так что не теряйтесь, на вашу долю всегда хватит.

Мы с Бэтли смотрели на него, как мальчишки на холсте Милле «Детство Уолтера Рэли» смотрят на моряка. Хотя вряд ли морской волк на картине просвещал их именно в этом вопросе. Впрочем, с моряков станется.