Энергия заблуждения. Книга о сюжете - [91]
Для Хаджи-Мурата нет государства, где бы он мог существовать.
Великий человек был между империей Николая и возникающей деспотией Шамиля.
И он отстреливался от оравы наступающих на том поле, среди которого был небольшой остров с деревьями; затыкал дырки от пуль ватой, потом встал на выстрелы и запел.
Идя.
Раздался залп.
Хаджи-Мурат упал.
Стрельба прекратилась. Стало тихо.
И замолкшие было соловьи снова запели.
Герои гибнут, или герои безумны. Корделия погибает, ее повесила сестра; Офелия безумна.
Снова приведу слова Чехова, что у нас в драме есть только одна развязка – герой или уезжает, или умирает.
Тот, кто придумает новую развязку, тот великий человек.
Но мы плохо догадываемся о чувствах великих людей.
Повесть «Дьявол» рассказывает про соблазн жизни; там Толстой так и не знает, кто виноват, кого кто убивает или, наоборот, нужно себя застрелить. Вот этот текст и был зашит в обивку кресла.
У Толстого была история: когда он влюбился в кухарку, то он сказал другому человеку – хотите вместе со мной, – только чтобы не сделать преступления, преступления насилием.
Быть святым и есть мороженое нельзя.
Толстой остался перед неразрешимым миром и хотел убежать куда-нибудь, взявши с собой Маковицкого.
Все решения произведений были условны.
Они фабульны.
Надо было решать сюжет.
Дело не в том, есть конец или нет конца, а дело в том, что соловьи, которые замолкли во время перестрелки, снова запели, когда стрельба кончилась.
Соловьи снова запели, когда Хаджи-Мурат был убит.
Явление другого реализма.
Этот мир не знает Хаджи-Мурата, он как бы сожительствует с ним.
Вот эта история у Толстого.
Всю жизнь он писал «Хаджи-Мурата», писал его все лучше и лучше. Все поэтичнее.
Он шел к «Хаджи-Мурату», стараясь понять понимание своих недавних крепостных, своих учеников в школе.
Постараемся не забыть уроки искусства, которые дали ему ученики его школы. Я напоминаю вам название статьи: «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят».
«Земная стихийная энергия, которую выдумать нельзя», вела Толстого до старости.
Старость имеет свои законы.
Толстой умер от воспаления легких, исполнив одно из своих энергичных решений.
Лироподобное решение.
Он бросил свой дом, свое имение, маленькую, крохотную баню, которая стояла у старого дома среди огромных деревьев; уехал в нетопленом вагоне четвертого класса.
Он бросил большую славу, незаконченные рукописи, чтобы исполнить мечту о любви, о другой жизни. Когда Толстой кончил «Хаджи-Мурата», то он приподнялся на ручках своего кресла и сказал: так и надо, так и надо.
А там был горец, идущий прямо на выстрелы.
Поющий песню.
Толстой много раз пытался молиться, создав для себя своего улучшенного, не поповского бога.
Истинной молитвой Толстого является рукопись «Хаджи-Мурата».
Ее бесчисленные страницы, бесчисленные поправки – это служба человека идеалу, свободе, сопротивлению.
17. «Вдруг» Достоевского
Они жили в одно время, Толстой и Достоевский.
Жены их познакомились.
Жена Достоевского учила жену Толстого искусству издавать книги. Мужья должны были встретиться, и был случай, когда они находились в одном месте. Но не увидели друг друга. Они не только не разговаривали, но и не написали друг другу ни одного письма.
Так мы переходим в книге, в которой рассказывается так много о Толстом, к Достоевскому, – переходим «вдруг».
Но прежде всего сообразим, что значит, что это такое – «вдруг».
«Вдруг» – это включение новой силы, включение новых качеств, новых заданий.
«Вдруг» – это открытие.
И, конечно, «вдруг» слово важное в искусстве.
На входе в храм искусства должно было быть слово «вдруг» – в опровержение надписи, придуманной или найденной Данте, над Адом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Человеческая мысль, придумавшая вечные терзания, придумала потом и разрушенный ад – придумала искупление.
Достоевский самый ожиданный для нашего времени писатель.
Как будто он родился настолько раньше нас, только настолько, что вы бы не сказали о собственной жизни: «Этого не бывает никогда».
Достоевский человек с разными решениями.
Концы его романов условны.
Успокоения героев написаны не верящей надписи рукой.
Я не думаю, что я вдруг напишу большую книгу о Достоевском, что я его вдруг пойму.
Уважаю Бахтина, который сказал, что этот великий писатель с многими голосами, которые как будто оспаривают друг друга, по-своему понимают свое.
Но спор героев друг с другом, взаимное непонимание героев – это простейшее и древнейшее свойство искусства.
За тысячу лет до Библии, тогда, когда даже боги еще не умели обжигать горшки, жил герой Гильгамеш.
Он создал отряды, подчинил себе людей, рубил леса; по тексту судя, он первый начал обжигать зубцы стен там, где переваливает через стену враг. Там он должен встретить металл или стекло.
У Гильгамеша был второй человек, другой человек, он был друг; он ходил со зверями, он ими командовал.
Этот герой совершил много подвигов, и вот он пришел к людям, увидел блудницу.
Упал на нее, и прошло несколько суток, покамест они расстались.
Когда он очнулся, оказалось, стада животных, которые шли за ним, разошлись.
Это было совершенное «вдруг».
«Жили-были» — книга, которую известный писатель В. Шкловский писал всю свою долгую литературную жизнь. Но это не просто и не только воспоминания. Кроме памяти мемуариста в книге присутствует живой ум современника, умеющего слушать поступь времени и схватывать его перемены. В книге есть вещи, написанные в двадцатые годы («ZOO или Письма не о любви»), перед войной (воспоминания о Маяковском), в самое последнее время («Жили-были» и другие мемуарные записи, которые печатались в шестидесятые годы в журнале «Знамя»). В. Шкловский рассказывает о людях, с которыми встречался, о среде, в которой был, — чаще всего это люди и среда искусства.
« Из радиоприемника раздался спокойный голос: -Профессор, я проверил ваш парашют. Старайтесь, управляя кривизной парашюта, спуститься ближе к дороге. Вы в этом тренировались? - Мало. Берегите приборы. Я помогу открыть люк. ».
Виктор Борисович Шкловский (1893–1984) — писатель, литературовед, критик, киносценарист, «предводитель формалистов» и «главный наладчик ОПОЯЗа», «enfant terrible русского формализма», яркий персонаж литературной жизни двадцатых — тридцатых годов. Жизнь Шкловского была длинная, разнообразная и насыщенная. Такой получилась и эта книга. «Воскрешение слова» и «Искусство как прием», ставшие манифестом ОПОЯЗа; отрывки из биографической прозы «Третья фабрика» и «Жили-были»; фрагменты учебника литературного творчества для пролетариата «Техника писательского ремесла»; «Гамбургский счет» и мемуары «О Маяковском»; письма любимому внуку и многое другое САМОЕ ШКЛОВСКОЕ с точки зрения составителя книги Александры Берлиной.
Книга эта – первое наиболее полное собрание статей (1910 – 1930-х годов) В. Б. Шкловского (1893 – 1984), когда он очень активно занимался литературной критикой. В нее вошли работы из ни разу не переиздававшихся книг «Ход коня», «Удачи и поражения Максима Горького», «Пять человек знакомых», «Гамбургский счет», «Поиски оптимизма» и др., ряд неопубликованных статей. Работы эти дают широкую панораму литературной жизни тех лет, охватывают творчество М. Горького, А. Толстого, А. Белого. И Бабеля. Б. Пильняка, Вс. Иванова, M.
В двадцатые годы прошлого века Всеволод Иванов и Виктор Шкловский были молодыми, талантливыми и злыми. Новая эстетика, мораль и философия тогда тоже были молодыми и бескомпромиссными. Иванов и Шкловский верили: Кремль — источник алой артериальной крови, обновляющей землю, а лондонский Сити — средоточие венозной крови мира. Им это не нравилось, и по их воле мировая революция свершилась.Вы об этом не знали? Ничего удивительного — книга «Иприт», в которой об этом рассказывается, не издавалась с 1929 года.
В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.