Энергия страха, или Голова желтого кота - [25]

С характерной для суеверных людей настойчивостью Абдулла тут же отправился на холмы. Когда идешь, сам с собой разговаривая, дороги не замечаешь. В марте было холодно, ни тепла, ни дождей. В апреле — сплошные ветра. И только сейчас, в мае, люди почувствовали весну. С утра прошел теплый дождь, затем поднялось горячее солнце и высушило землю, стало даже жарко, душновато. Вокруг тишина, над головой — синее небо. Только подумал о покое, как раздался лай собак. Две, три, четыре собаки между собой перекликались, как будто сигналы передавали, предупреждали об опасности. Он представил овчарок, рвущихся с поводков, а поводки в руках автоматчиков, цепью спускающихся с вершины холма, — и сам не заметил, как повернул назад и чуть ли не побежал к городу. На легких ногах, подгоняемый страхом, как ветром. Выйдя на шоссе, оглянулся. На склонах увидел отару пасущихся овец. Благостная, мирная картина! Значит, он испугался пастушеских собак!

Абдулла засмеялся. Говорят, над собой способны смеяться только сильные люди. В смехе Абдуллы была одна лишь грусть, обида слабого человека на самого себя.

Возвращаться не имело смысла. Уже не хотелось ни смотреть на этот проклятый камень, ни тем более скатывать его куда-то вниз. Вообще, вся затея борьбы с куском скалы показалась ему сейчас дурацкой. Абдулла даже рассмеялся. Избавился от нелепого суеверия! И решил: раз уж вышел из дома, надо сходить в госпиталь к Хыдыру.

Да, Хыдыр передал через Сельби, что отца видеть не хочет. Но это не важно. Важно то, что его перевели в Ашхабадский госпиталь. Благодаря хлопотам Сельби, а точнее — благодаря влиянию ее двоюродного брата Гулназара, сотрудника КНБ.

С души Абдуллы словно камень свалился… Тьфу, опять он про камень, чтоб ему пропасть! Что ни говори, а ощущение беспомощности тяжелее любого камня. Унизительно, хоть головой в петлю. Отец должен выручать сына — на том мир стоит. И нет горше доли, чем беспомощность отца, не приведи, Господи, никому такого случая.

А то, что Хыдыр не хочет видеть его, — понятно: обижается за пощечину. Пустяки, разберемся, не чужие. Абдулла стал мысленно сочинять монолог, с которым обратится к сыну.

Твоя мама оказалась сильнее меня, нашла выход, как тебя вытащить из того ада, скажет он сыну. Спасибо дяде. Не будь его… да ладно, теперь не стоит об этом. Но забывать нельзя, неблагодарность — худший из пороков человеческих. Только мелкие душой людишки всегда неблагодарны. Да, я не смог помочь тебе, я слабый, нет у меня ни власти, ни влияния. Ты прав. Но не считай меня чужим, я ведь отец твой, Хыдыр-джан! Еще про одно скажу, что мне не понравилось в тебе, сынок: как бы ты ни был зол на меня, не унижай, презрительно называя артистом. Отец твой не стыдится своего звания, а гордится им! И чести артиста не уронил. Я понимаю, ты обиделся за пощечину. Но даже если и обиделся, не нужно было говорить, что видеть меня не хочешь. Ты не имеешь на это права. Характер у туркмен мягкий, совершив решительный поступок, потом они часто раскаиваются в нем, просят прощения. Но не жди этого от меня. Разве я не имею права наказать своего ребенка? Поймешь это, когда у тебя самого вырастут дети. Стать наркоманом — что может быть страшнее? Что может быть унизительнее для человека?

Не замечая дороги, Абдулла добрался до госпиталя, показал свои документы и попросил вызвать Хыдыра Нурыева. Через некоторое время вышла дежурная сестра и сказала, что Хыдыр не может. Помолчала и добавила: «Потому что плохо себя чувствует…» Абдулла понял, что добавила от себя, придумала, пожалев его, отца. С другой стороны, она могла подумать, что сыну стыдно — и потому он не захотел видеть родного отца…

Абдулла медленно направился к дому. Успокаивая себя тем, что должен терпеть. На то он и отец, чтобы терпеть. Наградой ему будет то время, когда у Хыдыра появится свой сын, и он поймет отца, и станет ближе к отцу…

Пока он шел к госпиталю, ничего не замечал, погруженный в свои мысли, в беседу с Хыдыром. А сейчас увидел, что улицы почти безлюдны, зато очень много полицейских. Так бывает во время выездов Великого Яшули. Правда, у нового четырехэтажного здания очень оживленно, народу собралось, как на торжественный митинг. Дети, девушки и юноши в национальных платьях и чапанах, а в основном — начальственного вида мужчины в костюмах. Облицованное белым мрамором, со сплошным фасадом из темного стекла, здание увито лентами, как невеста на выданье, а вверху, на фронтоне, — огромный портрет улыбающегося Великого Яшули. Чуть ниже — литые буквы, покрытые золотом: «Животноводческий банк».

Ну да, сегодня же торжественное открытие «Животноводческого банка». Откроет его сам Великий Яшули. Он открывает все, что построено. Что ни делается в стране — делается им и по его воле.

Как бы ни иронизировали критиканы вроде Белли Назара, а новые, великолепные здания банков украшают город. «Государственный банк», «Промышленный банк», «Крестьянский банк», «Газовый банк», «Коммерческий банк», «Строительный банк», «Народный банк», «Водный банк»… Теперь к ним прибавится «Животноводческий банк». Каждый из них открывал своим указом Великий Яшули и руководителей сам назначал. Говорят, что все они входят в систему государственного банка. Абдулла далек от бизнеса и не понимает, какую роль они играют в жизни страны. Зато знает, что черный валютный рынок в народе называется «Дайза-банк». Дайза, дайзашка — тетя, тетка, тетушка. Главные банкиры и кассиры в нем — женщины среднего возраста, крепкие на вид, смышленые, хваткие, языкастые, не лезущие в карман за словом, а только за деньгами. Они — самый живой банк в стране, работают на каждом углу города. Хочешь купить доллары, продать доллары — ни в одном из государственных тебе не продадут и не обменяют. Не положено. У нас своя национальная валюта, своя гордость и свои строгие порядки. Только «Тетушкин-банк» не мучается дурью и проворачивает все операции моментально, без бумаг и документов. Говорят, установленный государством курс доллара в пять раз ниже, чем на черном рынке. Но по такой цене, в пять раз дешевле, никто никогда доллары не покупал и не может купить. Однако, говорят, есть люди, которые имеют возможность. Потом сдают их в «Тетушкин-банк» по пятикратной цене, приобретают мешки национальных манатов и на них снова покупают «зелень» по государственному курсу. Нет в Ашхабаде человека, который бы не слышал, что «Тетушкин-банк» — уличный филиал государственной финансовой системы. Что до маната — национальной валюты и национальной гордости, то Великий Яшули премии от своего имени и от имени государства официально объявляет и выдает в долларах. Не в манатах.