Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова - [65]

Так или иначе, в подсознании Лосева автор «черной розы в бокале» сидит прочно. Вот, например, канонический список русских поэтов в его версии: «Версты, белая стая да черный бокал, / аониды да желтая кофта». Номинально «черный бокал» здесь — ранняя (1915) статья Пастернака под этим заглавием. Однако, по сравнению с цветаевскими «Верстами» или ахматовской «Белой стаей», она для Пастернака не эмблематична и довольно скучна — декларация какого-то «импрессионистического футуризма». Если же вспомнить пастернаковское отношение к поэтике Блока как «импрессионистической» и вообще его благоговейный взгляд на его лирику в целом (как и у его героя Живаго, у которого с Блоком связан «новый строй впечатлений» как раз в сценах, последовавших за изречением о «бедствиях среднего вкуса»), то и в выбранном им для декларации заглавии и, следом, в выборе примера Лосевым опять зазвучит Блок. Что и сам автор приведенного перечня не отрицал.

Также и в последнем прямом упоминании в стихах Блок отнесен Лосевым к числу немногих «звезд» русской поэзии:

А бета созвездья, белея как Блок,

Свой свет проливает туда, где листок

предсмертной записки приколот:

презренье, отчаянье, холод.

Строки эти серьезному восприятию образа Блока, его творчества никак не противоречат. Если бы… Если не взглянуть на заглавие стихотворения: «Три звездочки вместо названия». Кто ж не знает, что «три звездочки» в первую очередь — вид дешевого коньяка, особенно популярного в былые годы среди любезной нашему автору публики[400]. И вообще — не в Блоке счастье: «…на вершине моих представлений о новой русской поэзии навсегда утвердились Мандельштам и Ахматова…»[401] Голос Блока, видимо, с детских лет слишком смешивался «с голосами близких людей».

Но мы обратим сейчас внимание на характеристику безусловно серьезную, на первое слово в числе трех, которыми Лосев генерализует все творчество Блока, слово «презренье».

В стихотворении «Марш» у Лосева появляется одно лицо, назвать которое никому из знающих Блока труда не составит:

…гвардии георгин,

Александр Александрович Басаргин,

у здания клуба,

где мокнет клумба,

с похмелья высится один

(совсем один).

Георгин этот, кстати, из Иннокентия Анненского, из его «К портрету Блока»: «Стихи его горят — на солнце георгина…» Басаргина — сценический псевдоним жены Блока Любови Дмитриевны. Соответственно надменный «гвардии георгин, Александр Александрович Басаргин» — это ее муж, то есть Блок. Помимо очередной неоригинальной аттестации поэта как пьяницы, здесь предъявлена главная, во всяком случае единственная серьезная, у Лосева, да и у поэтов его круга — Иосифа Бродского, Александра Кушнера — к Блоку претензия: его театральность, склонность к позе, а отсюда и отсутствие «вкуса». Для доказательства этого далеко ходить не надо — все та же строчка из стихотворения «Встречной» (1912): «Я только рыцарь и поэт». «Особенно красноречиво это „только“. После такого заявления уже не удивляет никакая рисовка…»[402] — замечает Кушнер. Но вспомним и о контексте — кому и почему брошена эта реплика. Она метит в мужа «встречной»: «А муж твой носит томик Уайльда, / Шотландский плэд, цветной жилет… / Твой муж — презрительный эстет». То есть налицо все та же оппозиция: «гений — человек „вкуса“».

Проникновенно написав об этом в случае Пастернака, к Блоку Лев Лосев снисхождения не имеет. Так же как Бродский и Кушнер. Но Кушнеру хотя бы до «гениев» дела нет, и тут он в своем праве: «Как он там, в дневнике, записал: „Я сегодня гений“? / А сейчас приведу ряд примеров и совпадений». Образцы демонстрируются тут же — сугубо филологическая компаративистика, забавно сближающая строфику «Двенадцати» со строфикой «Крокодила» Корнея Чуковского, хронологически предшествовавшего поэме Блока (стихотворение «Современники», 2002). Тем более вряд ли Кушнеру может понравиться дерзость уподобления сочинителя стихов — «нераспятому Христу». Да и распятому тоже: «Когда над рябью рек свинцовой / В сырой и серой высоте / Пред ликом родины суровой / Я закачаюсь на кресте…»

Однако как раз подобная вереница «соответствий» делает прямыми блоковскими наследниками и Юрия Живаго, и его автора. И уж кто-кто, так это Блок влечет идти войной на «вкусы». Достаточно привести один хотя бы пример — из его статьи «Литературные итоги 1907 года». Обращаясь к людям с устоявшимся вкусом, он кроет их не слабее грядущих футуристов: «…и мы, подняв кубок лирики, выплеснем на ваши лысины пенистое и опасное вино. Вот и вытирайтесь тогда — не поможет…»[403] Не верится, что Лосев и Бродский этого не читали и не осознавали. Поэтому Лосев и говорит о реакции Бродского на символистов и прежде всего на Блока — он «…вступает с ними в полемические отношения, сплошь и рядом выворачивает наизнанку их идеи, он их отвергает, он их пародирует и делает всевозможные стилистические операции полемического характера. Но он, повторяю, все время говорит с ними на одном языке»[404]. И не говорит всуе о том же, главном: не сплетничает, как и сам Лосев, «соборно» о Боге. И Кушнер, в конце концов, не мог не опомниться: «Не исключено, что в Блоке мы не любим некоторые собственные черты, такие, например, как самолюбование»