Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова - [35]

Будущее вижу так подробно,

Словно ты его остановил.

Я сейчас предсказывать способна

Вещим ясновиденьем сивилл.

Завтра упадет завеса в храме,

Мы в кружок собьемся в стороне <…>

Перестроятся ряды конвоя,

И начнется всадников разъезд.

Словно в бурю смерч, над головою

Будет к небу рваться этот крест.

(«Магдалина 2-я»).

Временной троп «будущее в прошедшем» — нарративный прием, широко применяемый в художественной и документальной, в частности биографической, прозе («забегая вперед, скажем, что ожидает нашего героя…»). Классическим прототипом тут является «Энеида» Вергилия, где вымышленное повествование строится как телеологически ведущее к основанию Рима и воцарению Августа и потому изобилует предсказаниями о том, что случится с Энеем и его потомками как в тексте, так и за его пределами — в известных современникам поэта фактах римской истории.

У Пастернака таковы проспективный свод биографии Марии Стюарт:

Стрекозою такою

Родила ее мать

Ранить сердце мужское,

Женской лаской пленять.

И за это, быть может,

Как огонь горяча,

Дочка голову сложит

Под рукой палача <…>

Но конец героини

До скончанья времен

Будет славой отныне

И молвой окружен

(«Вакханалия»);

и аналогичное забегание вперед в творческой биографии Пушкина:

В его устах звучало «завтра»,

Как на устах иных «вчера».

Еще не бывших дней жара

Воображалась в мыслях кафру,

Еще не выпавший туман

Густые целовал ресницы.

Он окунал в него страницы

Своей мечты. Его роман

Вставал из мглы…

(«Тема с вариациями»).

Зеркальным обращением такого чуда (историческое событие путем взгляда из прошлого подается как будущее и оказывается пророчески сбывшимся) является другое: актуальное настоящее мысленно, при вспоминающем взгляде из воображаемого будущего, предстает как ожившая в пророчески предвиденном будущем прошлая реальность[210]:

Годами когда-нибудь в зале концертной

Мне Брамса сыграют, — тоской изойду,

Я вздрогну, я вспомню союз шестисердый,

Прогулки, купанье и клумбу в саду <…>

Мне Брамса сыграют, — я вздрогну, я сдамся,

Я вспомню покупку припасов и круп <…>

Мне Брамса сыграют, — я сдамся, я вспомню <…>

И сразу же буду слезами увлажен

И вымокну раньше, чем выплачусь я.

Горючая давность ударит из скважин <…>

И станут кружком на лужке интермеццо <…>

Как тени, вертеться четыре семейства

Под чистый, как детство, немецкий мотив.

Здесь уже не историк предсказывает назад, а поэт предсказывает вперед, как он будет смотреть назад на то, что происходит сейчас.

4. Небрежность, импровизационность

Вдобавок к манипулированию временной перспективой наш пассаж содержит манифестации случайных, но очень интенсивных процессов — слова ненароком и наугад. Они относятся к группе излюбленных Пастернаком наречий, как и слово напролом, дважды появляющееся по соседству:

Тяжелый строй, ты стоишь Трои,

Что будет, то давно в былом.

Но тут и там идут герои

По партитуре, напролом.

Однажды Гегель ненароком

И, вероятно, наугад

Назвал историка пророком,

Предсказывающим назад.

Теперь сквозь строй его рапсодий

Идут герои напролом.

Я сам немножко в этом роде

И создан под таким углом

[журнальный вариант].

Напролом — поэтический синоним слов ненароком и наугад в системе пастернаковских инвариантов. Общим смысловым компонентом таких «обстоятельств великолепия»[211] является некая импровизационная, хаотическая и очень творческая энергетика. К ним относится и наречие навзрыд, встречающееся у Пастернака четыре раза, впервые, причем дважды, — в составе ранней программной формулировки:

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд <…>

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд

(«Февраль. Достать чернил и плакать!»)

Очевидно родство этой «импровизационности» с «магией» и «преодолением времени»: именно так представляет себе Пастернак любимые чудеса — как творимые в порыве вдохновения, когда нет времени подумать, а эмоциональный подъем, счастливая случайность, неожиданная догадка непредвиденным образом подсказывают творческое решение. Вспомним строки из «Петербурга»:

Нет времени у вдохновенья.

Болото, Земля ли, иль море, иль лужа,

Мне здесь сновиденье явилось, и счеты

Сведу с ним сейчас же и тут же.

Характерно подчеркивание творческой поспешности: сейчас же и тут же; ср. еще стихи Живаго о бесплодной смоковнице, где после слов Христа:

По дереву дрожь осужденья прошла,

Как молнии искра по громоотводу <…>

Найдись в это время минута свободы

У листьев, ветвей, и корней, и ствола,

Успели б вмешаться законы природы.

Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.

Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда

Оно настигает мгновенно, врасплох.

(«Чудо»).

В импровизации важен элемент раскованности, свободы не только от законов времени, а от любых стесняющих правил; ср. в «Высокой болезни» о Ленине:

Когда он обращался к фактам,

То знал, что, полоща им рот

Его голосовым экстрактом,

Сквозь них история орет.

И вот хоть и без панибратства,

Но и вольней, чем перед кем,

Всегда готовый к ней придраться,

Лишь с ней он был накоротке.

При этом существенно, что такими несолидными способами достигаются бесспорные результаты — импровизационность выглядит тем убедительнее, чем совершеннее ее плоды. Так, в нашем фрагменте при всей непродуманности поиска стержневого парадокса («историк = пророк») сам он вовсе не страдает сомнительностью или неопределенностью. Собственно, сочетание импровизации с точным попаданием в цель — конститутивное свойство