Эндер Виггин - [81]

— Проклятие семейства Виггин.

Валентина сейчас шутила, но она и вправду боялась того, что Эндер сможет прочесть ее мысли, как читал мысли своих врагов. Питер всегда понимал ее — или думал, что понимал, — но сам был такой свиньей, что она его никогда не стыдилась, — ей было безразлично, как глубоко он залезет к ней в голову. Но Эндер… Валентина не хотела, чтобы он ее понял, не хотела обнажаться перед ним. Ей будет стыдно.

— Думаешь, ты не сможешь разбить жукеров, если не поймешь их?

— Все еще серьезнее. Одиночество и безделье располагают к мыслям о себе. Я пытался разобраться, почему так себя ненавижу.

— Нет, Эндер.

— Не говори: «Нет, Эндер». Мне потребовалось много времени, чтобы осознать свою ненависть, но, поверь мне, я ее осознал. И осознаю. Все сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, нельзя узнать кого-то, проникнуть в его желания и веру, не полюбив так, как он любит себя. И в этот самый миг моей любви…

— …Ты его побеждаешь. — Сейчас она не боялась его проницательности.

— Нет, ты не поняла. Я его уничтожаю. Я делаю так, чтобы он больше никогда не смог подняться против меня. Втаптываю в землю до тех пор, пока он не перестает существовать.

— Нет, этого не может быть.

Страх вернулся и стал еще сильней. «Питер смягчился, а ты… Они сделали тебя убийцей! Две стороны одной медали, но как отличить их друг от друга?»

— Я причинял людям настоящую боль, Вэл. Я не придумываю.

— Знаю, Эндер…

«Что же ты сделаешь со мной?»

— Видишь теперь, чем я стал, Вэл? — тихо сказал он. — Даже ты боишься меня.

Он погладил сестру по щеке так бережно, что ей захотелось разрыдаться. Вспомнилось прикосновение его мягкой ручки, когда он был еще совсем малышом. Она до сих пор помнила его руку у себя на щеке.

— Я не боюсь тебя, — возразила она, и сейчас это было правдой.

— А стоило бы.

«Нет. Никогда».

— Если ты останешься в воде, замерзнешь и пойдешь пупырышками. И еще тебя может съесть акула.

Он улыбнулся:

— Акулы давно научились не лезть ко мне.

Но он все же выбрался на плот, хрупкое сооружение качнулось, плеснуло волной. Брызги были холодными.

— Эндер, у Питера получится… Он достаточно умен, чтобы ждать столько, сколько потребуется. Он пробьется к власти, не сейчас, так позже. Не знаю, хорошо это будет или плохо. Питер может быть жестоким, но он знает, как взять власть, и сумеет удержать ее, а есть вероятность, что сразу по окончании войны, может, еще даже до ее окончания мир опять рухнет в пропасть… Страны Варшавского договора добивались гегемонии перед Первым нашествием. И если они снова возьмутся за старое…

— То даже Питер — лучшая альтернатива.

— Ты обнаружил в себе что-то от разрушителя, Эндер. Так было и со мной. У Питера нет монополии на это качество, что бы там ни думали психологи. Но в Питере, представь себе, проснулся строитель. Он не стал добрым, но уже не стремится разрушать все, что попадается ему на глаза. Понимаешь, власть в конечном счете оказывается в руках у тех, кто стремится к ней. И по-моему, большинство нынешних правителей намного хуже Питера.

— После такой рекомендации я сам готов голосовать за него.

— Иногда все это кажется мне полным бредом. Четырнадцатилетний мальчик и его младшая сестра сговорились захватить власть над миром. — Она попыталась рассмеяться, но ей было не смешно. — Мы не обычные дети. Вообще не дети.

— А тебе не хотелось бы все изменить? Снова вернуться в детство?

Она попыталась представить, что стала такой же, как другие девочки в школе. Попробовала вообразить жизнь, в которой больше не нужно чувствовать ответственность за судьбы мира.

— Это будет очень скучно.

— Мне так не кажется.

Он растянулся на плоту, будто готов был всю жизнь провести на воде.

Так и есть. Что бы ни делали с Эндером в Боевой школе, его честолюбие сгорело, угасло. Он действительно не хотел покидать свою нагретую солнцем миску.

Нет, поняла она, нет, он сейчас искренне верит, что ему никуда не хочется, что ему ничего не нужно, но в нем еще слишком много от Питера. Или от нее. Никто из них не может долго оставаться счастливым просто так, ничего не делая. Иначе говоря, никто из них не может быть счастливым наедине с самим собой.

И она снова заговорила:

— Назови мне имя, которое знает весь мир.

— Мэйзер Рэкхем.

— А если ты выиграешь следующую войну, как это сделал Мэйзер Рэкхем?

— Мэйзер Рэкхем был чудом. Счастливой случайностью. Никто не верил в него. Он просто оказался в нужном месте в нужное время.

— Но представь, что это сделал ты. Разгромил жукеров, и твое имя известно повсюду, как имя Мэйзера Рэкхема.

— Пусть другие будут знамениты. Питер жаждет славы. Вот пусть и спасает мир.

— Да я же, Эндер, не о славе говорю. И даже не о власти. Я говорю о случайности. О той самой случайности, что вынесла Мэйзера Рэкхема туда, где кто-то должен был остановить жукеров.

— Если я останусь здесь, — сказал Эндер, — меня там не будет. Будет кто-то другой. Пусть ему достанется счастливый случай.

Его усталый, безразличный тон вывел Валентину из себя.

— Я говорю о своей жизни, эгоцентричная ты сволочь! — (Если ее слова и задели Эндера, он не показал этого. Просто лежал с закрытыми глазами.) — Когда ты был совсем маленьким и Питер мучил тебя, я ведь не сидела сложа руки, не ждала, когда папа и мама придут тебя спасать. Они-то никогда не понимали, насколько Питер опасен. О да, у тебя был монитор, но я почему-то не ждала, пока приедут