Эмма - [26]

— Да, правда. Как вы хорошо говорите, заслушаться можно. Все-то вы понимаете. Все умеете — вы и мистер Элтон. Что за шарада!.. Я бы, кажется, год ломала голову, а такого не придумала.

— По тому, как он отнекивался вчера, понятно было, что он не преминет испробовать свое искусство.

— Я только могу сказать, что из всех шарад, какие мне приводилось читать, эта лучшая.

— Во всяком случае, несомненно, как нельзя лучше служит своему назначению.

— И длинная, каких у нас было мало.

— Как раз длина, я считаю, не слишком большое достоинство. Такие шутки, вообще говоря, чем короче, тем лучше.

Гарриет, вновь поглощенная шарадой, не слышала ее. Сравнения самого благоприятного свойства приходили ей на ум.

— Одно дело, — говорила она, а щечки у самой так и пылали, — когда у человека голова как у всякого другого, — понадобилось сказать что-то, он садится и пишет письмо, в котором сказано самое необходимое, и вкратце, — и другое дело сочинять стихи и шарады, вроде этой.

Более решительного неприятия мистера Мартина с его скучною прозой и желать было нельзя.

— Прелесть что за строки! — продолжала Гарриет. — В особенности две последние… Но как вернуть ему листок, сказать, что я нашла разгадку?.. Ах, мисс Вудхаус, как нам теперь быть? — Предоставьте это мне: Вам делать ничего не надо. Нынче же вечером, я полагаю, он будет здесь, и я верну ему шараду — мы обменяемся незначащими фразами, а вы будете ни при чем. Пускай ваш томный взгляд вспыхнет для него во благовременье.

— Ах, какая жалость, мисс Вудхаус, что эту прекрасную шараду нельзя переписать в мой альбом! Там ни одна не сравнится с нею.

— А что вам мешает? Опустите две последние строки и переписывайте на здоровье.

— Да, но эти две строки…

— Самые лучшие. Согласна — чтобы наслаждаться ими наедине. Вот вы наедине и наслаждайтесь ими. Они не станут хуже оттого, что их отделили от целого. Двустишие не распадется, и смысл его не изменится. Вы только уберите его, и исчезнет всякий намек на то, кому посвящаются стихи, — останется изящная и галантная шарада, способная украсить собою любое собрание. Уверяю вас, небрежение к его шараде понравится ему не более, чем небрежение к его чувствам. Влюбленного поэта, если уж поощрять, то непременно и как влюбленного, и как поэта, не иначе. Дайте альбом, я запишу ее сама, и уж тогда никто не усмотрит в ней ни малейшей связи с вами.

Гарриет повиновалась, хотя в ее сознании части шарады оставались неразделимы и ей не верилось до конца, что не объяснение в любви записывает в альбом ее подруга. Слишком сокровенными казались ей эти строки, чтобы предавать их гласности.

— Я этот альбом теперь из рук не выпущу, — сказала она.

— Очень хорошо, — возразила Эмма, — вполне естественное побуждение, и чем долее оно не покинет вас, тем мне будет приятней. Однако сюда идет мой батюшка, и вы не станете противиться тому, чтобы я прочла ему шараду. Она доставит ему такое удовольствие! Он обожает подобные вещи, в особенности когда в них сказано что-нибудь лестное о женщинах. Его нежнейшая душа исполнена самой рыцарской галантности! Позвольте же прочитать ее ему.

Лицо Гарриет изобразило серьезность.

— Гарриет, голубушка, негоже так носиться с этой шарадой… Вы рискуете, в нарушение всех приличий, выдать свои чувства, ежели обнаружите чрезмерную понятливость и готовность и покажете, что придаете шараде большее, чем следует, значение — что вы вообще придаете ей значение. Пусть столь скромная дань восхищения не обезоруживает вас. Если бы он желал строгой тайны, то не оставил бы листок, покамест рядом была я, но ведь он и подвинул его скорее не к вам, а ко мне. Не будемте же впадать в излишнюю торжественность по этому поводу. Он обнадежен довольно, и незачем томиться и вздыхать над этой шарадою, дабы подвигнуть его на дальнейшие шаги.

— О да! Меньше всего я хотела бы выставить себя из-за нее в нелепом свете. Поступайте, как считаете нужным.

Вошел мистер Вудхаус и вскоре вновь навел разговор на этот предмет, осведомясь, как обычно:

— Ну, мои милочки, как идут дела с альбомом? Есть ли что-нибудь новенькое?

— Да, папа, у нас есть, что почитать вам, кое-что свеженькое. Сегодня утром на столе был найден листок бумаги — оброненный, надобно полагать, некой феей, — а на нем премилая шарада, которую мы только что записали в альбом.

И Эмма прочла ему шараду так, как он любил: медленно, внятно, два или три раза подряд, объясняя по ходу чтения, что означает каждая часть, и мистер Вудхаус остался очень доволен; в особенности, как она и предвидела, приятно пораженный галантными словами в адрес дамы.

— Да, очень уместно сказано, очень кстати. И справедливо. «В блеске томных глаз». Шарада так хороша, душенька, что я без труда угадаю, какая фея принесла ее… Никто не мог бы написать так красиво, кроме тебя, Эмма.

Эмма только кивнула головою и усмехнулась. После минутного раздумья он с нежным вздохом прибавил:

— Ах, сразу видно, в кого ты пошла. Твоя дорогая матушка великая была искусница по этой части! Мне бы такую память! Но я ничего не помню — даже загадку, которую называл тебе. Ничего не удержалось в голове, кроме первой строфы, а их несколько.