Эмир Кустурица. Автобиография - [6]

* * *

По дороге домой, которую я знал как свои пять пальцев, я мчался с такой скоростью, что позавидовал бы сам Юрий Гагарин. Влюбленный в Снежану Видович, гордый своим «Титаником», я торопился скорее вернуться, чтобы доставить удовольствие матери. Отец был еще в отъезде. Время от времени я останавливался, чтобы перевести дух. В моих руках «Титаник» казался больше, чем я сам. Полметра в ширину, столько же в высоту. Я заметил свою мать, развешивающую белье на веревке между окном и акацией. Как только она возвращалась с работы, сразу же снимала с веревки сухое белье и развешивала мокрое. Она работала бухгалтером на факультете гражданского строительства. Когда кто-то ее спрашивал «Как дела?», она отвечала: «Нормально, работаю как вол». Я помахал ей рукой, но она меня не видела. Ее скрывали простыни, надувшиеся на ветру, словно паруса невидимого судна, на котором она плыла.

* * *

Поравнявшись с лестницей, я свернул с дороги и, решив срезать путь, стал карабкаться по склону, не подумав о том, что моя гордость и высоко поднятая голова были не совсем уместны на этой неровной земле. Я споткнулся о камень и упал прямо на правую руку, в то время как левая крепко сжимала «Титаник». Я вскрикнул и сморщился от боли. Через паруса своего «Титаника» я увидел небо. Именно тогда я впервые сказал:

— Чертово небо!

* * *

Последние сто метров пути были самыми длинными и самыми трудными. Я плакал и стонал от боли и напряжения. Мой «Титаник» казался тяжелее, чем настоящий, поскольку его вес оттягивал мою левую руку. Я ощущал во рту привкус пыли, смешанный со слезами, словно я целовал землю, и тогда я пробормотал:

— Чертова земля!

Когда соседка Велинка, смакующая кофе на своем балконе на четвертом этаже, заметила меня, она предупредила мою мать:

— Сенка, твой ребенок плачет, ему больно. Он еле тащится, размахивая над головой огромным куском дерева!

* * *

Когда подошла мать, я принялся рыдать еще громче. Она присела, чтобы осмотреть мою распухшую руку.

— С ним что-нибудь случилось? — спросил я.

— С кем?

— С «Титаником»!

— Нет, сынок, не волнуйся, с ним все в порядке.

* * *

По дороге в больницу, несмотря на тревогу о моем здоровье, мать несла «Титаник» с той же торжественностью, что и я. Беседуя с доктором, который диагностировал перелом запястья, она продолжала крепко держать корабль в руках. Я не хотел, чтобы она выпускала его из рук, опасаясь, что он тоже может сломаться. Врач наложил мне гипс, и мать отвела меня домой. Боль не стихала, но я ни о чем не жалел. Теперь я мог не ходить в школу.

После того как учительница сообщила, что я должен сдавать все свои домашние задания, было решено, что ко мне будет приходить Снежана и помогать их делать. И тогда мне захотелось, чтобы моя рука никогда не зажила. Особенно когда Снежана время от времени просовывала под гипс вязальную спицу, чтобы осторожно почесать зудящее место. Мы с ней условились, что я буду диктовать, а она записывать. Я смотрел на нее и мечтал, чтобы моя вторая рука тоже оказалась сломанной. А заодно и обе ноги. Чтобы Снежана могла писать за меня все мои домашние задания… Никогда еще мой почерк не был таким красивым.

* * *

Папа вернулся из командировки и очень расстроился из-за моего перелома. Он расцеловал меня и пообещал отвезти купаться в Илиджу[7], как только наступит купальный сезон. Он знал, что мне это доставит удовольствие, поскольку я уже как-то ездил без разрешения в Илиджу, прицепившись к трамваю, за что получил неплохую взбучку.

* * *

Перед тем как лечь отдыхать после обеда, отец внимательно изучил макет «Титаника». Разглядывая его со всех сторон, он покачивал головой.

— Отличная работа! — сказал он мне. — Только, мне кажется, каркас немного тяжеловат. Когда будешь переставлять его на другое место, будь осторожнее. Не знаю, выдержит ли клей. Мне это напоминает конструкцию нашего социалистического общества!

* * *

Когда мне сняли гипс, у меня возникло ощущение, что моя зажившая рука стала невесомой. Отец вернулся домой поздно ночью в приподнятом настроении и, как обычно, когда он был в таком состоянии, привел с собой подвыпившего друга. Я закрыл глаза и притворился, что сплю. Отец прошел в спальню и разбудил мать:

— Сенка, просыпайся, сегодня вечером Насер[8] бросил русских и подался к американцам!

Мать встала. Ей показалось, что она видит перед собой бочонок с белым вином, а не своего мужа. Она всегда отказывалась принимать всерьез интерес маленьких людей к большой истории и старалась оградить от этого меня.

— Тише ты, горлопан! — прошептала она. — Разбудишь ребенка. Ему завтра рано вставать в школу!

Друг моего отца, мужчина с остроконечной козлиной бородкой, сел на табурет рядом с моим кораблем и после каждой фразы отца, прикрыв веки, монотонно спрашивал:

— Ну и что ты предлагаешь?

— Ничего не предлагаю, — ответил мой отец, — но это удар не только по международному рабочему движению, но и по всей Югославии.

— Разве все в жизни сводится к политике? — вмешалась моя мать. — От этого что, мир рухнет?

— Мне кажется, что равновесие в мире уже серьезно пошатнулось, — ответил отец, — дай мне выпить!

— Идите отсюда оба, вы разбудите малыша!