Эмиль Золя - [24]

С тем же негативом Золя разбирает пьесу «Бальзамо», основанную на оригинальном произведении Александра Дюма-отца, написанную с характерными для того вольными отступлениями. Ещё больше их позволил Дюма-сын, превратив историю графа Калиостро в нечто невообразимое, а говоря обыденно — в кашу. Эмиль склонен думать, что зрителю решено было показать только декорации, тогда как прочее не заслуживало внимания. Лично он порядочно скучал, внимая представлению.

Основной укор Золя в сторону Дюма-сына: чем старше Александр становится, тем больше в его произведениях фальши. Дополнительно Эмиль разобрал пьесы «Иностранка» и «Дама с камелиями», пространно говоря о прочем. Когда ему надоело изобличать романтизм Дюма-сына, он заново стал размышлять о натурализме, в прежней своей манере отбиваясь от права называться родителем данного литературного направления.

Позиция Эмиля Золя понятна. Он требовал следования правдивости. Допустимы отклонения от действительности, если они разительно не искажают правду. Александр Дюма-сын потому для него являлся скорее фантазёром, нежели достойным внимания писателем. Не проводя никаких изысканий, Дюма-сын писал пьесы и тем удовлетворял зрительский спрос. Тут ещё стоит добавить, что сам Золя не желал видеть слепоту человека, готового верить не в реальность, а в вымысел.

Золя вменял в вину следование романтизму, тогда как оправдывающей Дюма-сына должна была стать вполне очевидная причина. Парижанин верил определённой информации, отказываясь соглашаться с какой-либо другой. Пусть он заблуждается, но разве ему есть существенная разница, знай он всю правду о реалиях других стран? К тому же, парижанин видел аллюзию на себя, которую и принимал, вполне осознавая, что тем автор находил способ уйти от правды, демонстрируя всё-таки именно правду.

Золя не мог этого не понимать. Он всего лишь желал видеть действительность без искажений. Не станем защищать Александра Дюма-сына, ежели Золя не нашёл для него слов снисхождения. Когда речь заходит о фальши, значит имеется веский повод для обвинений во лжи. Кто-то был обязан принять отрицательную критику, стать основным раздражителем, прижизненным воплощением для того, чтобы на него указывали пальцем и говорили, что это он виновен в поддерживании романтизма на плаву.

Александр Дюма-сын соответствовал всем прегрешениям романтизма, дозволяя совсем уж несуразное развитие сюжетных линий. За это на него и гневался Эмиль Золя. Но всё же согласимся, даже отрицательное отношение является важным мнением.

Викторьен Сарду. Эжен Лабиш (1877—80)

В сборник «Наши драматурги» также вошли статьи о Викторьене Сарду и Эжене Лабише, написанные Золя с 1877 по 1880 годы. Русскоязычному читателю имена данных драматургов могут быть незнакомыми, тогда как интереснее будет о них узнать, вспоминая о страсти Золя пересказывать сюжеты.

Викторьена Сарду Эмиль Золя не ценил из-за постоянного придерживания одних и тех же шаблонов. Кроме того, Золя отмечает, как узнавал в ряде работ Сарду собственные произведения, должно быть вдохновлявшие Викторьена на творчество, бравшего их за основу для пьес. Если таковые драматурги и далее будут работать для театра, то драматическому искусству точно не дожить до натурализма, ибо погибнет оно много раньше.

Почему же писатели выбирают театр? Золя в том видит дань времени. Например, Мольер мог писать романы, были бы они популярны в его дни. Сам Эмиль мог бы и не придерживаться занимаемых позиций, будь он современником Мольера. Почему же именно в конце XIX века авторы продолжают сочинять пьесы? И, как видно, делают это крайне плохо. Стоит думать, что они могли бы писать романы, но окажутся невостребованными. Театр же продолжал оставаться актуальным, и Золя знал почему.

Это Сарду думает, будто посещаемость зависит от определённых часов или дней недели, а то и привычки парижан поздно обедать, Эмиль считал иначе. Он представляет театр в виде места, где именитые люди могут себя показать. Им неважно, что за пьеса, кто её автор и какое действие развивается на сцене, лишь бы быть среди похожих по светскому духу людей. Именно они формируют мнение рядового обывателя, а значит и литературной критики. Если они будут в хорошем настроении и положительно отзовутся о представлении, значит в последующие дни пойдёт основной поток зрителей, несущих требуемые театру деньги. Если так, то писатели вроде Сарду вполне могут рассчитывать на успех, о чём бы не писали.

А вот Эжена Лабиша Золя хвалил. Если кого Эмиль и ругал за написание водевилей, то только не Лабиша, первопроходца в этом жанре. Поскольку Эжен придумал создать комедию парадоксов, благодаря чему четверть века назывался королём смеха, то какие к нему могут быть претензии? Без философии и поиска оправдания бытия, Лабиш веселил публику уморительными ситуациями, даря удовольствие улыбаться и не задумываться над происходящим на сцене.

Теперь понятно, отчего столь категоричен Эмиль Золя к авторам, использовавших чужие наработки в творчестве. Молодым авторам он прощал, но писателям со стажем такого не желал позволять. Посему безжалостно критиковал и Александра Дюма-сына, и Викторьена Сарду. Противопоставленный им Лабиш удостаивался только похвалы. Тут бы стоило задуматься, ведь доброе отношение не порождало у Золя обилия слов. К Лабишу следовало бы подойти более внимательнее, чего Эмиль не сделал. Он оставил о нём краткие заметки, чем только мог порадовать Эжена. Прочим же оставалось принимать критику от человека, которого самого все недолюбливали.