Эмигранты - [21]

Сумрак наш рассей…

Про запас Ты, видно, город

Выстроила сей.

Сколько ждать десятилетий,

Что кому беречь?

Позабудут скоро дети

Отческую речь.

3

Милый город, строг и строен,

Будет день такой,

Что не вспомнят, что построен

Русской ты рукой.

Пусть удел подобный горек, —

Не опустим глаз:

Вспомяни, старик-историк,

Вспомяни о нас.

Ты забытое отыщешь,

Впишешь в скорбный лист,

Да на русское кладбище

Забежит турист.

Он возьмет с собой словарик

Надписи читать…

Так погаснет наш фонарик,

У томясь мерцать!

«Ночью думал о том, об этом…»

1

Ночью думал о том, об этом,

По бумаге пером шурша,

И каким-то болотным светом

Тускло вспыхивала душа.

От табачного дыма горек

Вкус во рту. И душа мертва.

За окном же весенний дворик

И над двориком — синева.

Зыбь на лужах подобна крупам

Бриллиантовым — глаз рябит.

И задорно над сердцем глупым

Издеваются воробьи.

2

Печью истопленной воздух согрет.

Пепел бесчисленных сигарет.

Лампа настольная. Свет ее рыж

Рукопись чья-то с пометкой: «Париж».

Лечь бы! Чтоб рядом, кругло, горячо,

Женское белое грело плечо,

Чтобы отрада живого тепла

В эти ладони остывшие шла.

Связанный с тысячью дальних сердец,

Да почему ж я один, наконец?

Участь избранника? Участь глупца?..

Утро в окне, как лицо мертвеца.

Ночью

Я сегодня молодость оплакал,

Спутнику ночному говоря:

«Если и становится на якорь

Юность, так непрочны якоря.

У нее: не брать с собой посуду

И детей, завернутых в ватин…

Молодость уходит отовсюду,

Ничего с собой не захватив.

Верности насиженному месту,

Жалости к нажитому добру —

Нет у юных. Глупую невесту

Позабудут и слезу утрут

По утру. И выглянут в окошко.

Станция. Решительный гудок.

Хобот водокачки. Будка. Кошка.

И сигнал прощания — платок.

Не тебе! Тебя никто не кличет.

Слез тебе вослед еще не льют:

Молодость уходит за добычей,

Покидая родину свою!..»

Спутник слушал, возражать готовый.

Рассветало. Колокол заныл.

И китайский ветер непутевый

По пустому городу бродил.

Высокому окну

Этой ночью, ветреной и влажной,

     Грозен, как Олимп,

Улыбнулся дом многоэтажный

     Мне окном твоим.

Золотистый четырехугольник

     В переплете рам,—

Сколько мыслей вызвал ты невольных,

     Сколько тронул ран!

И, прошедший годы отрицанья,

     Все узлы рубя,—

Погашу ли робкое сиянье,

     Зачеркну ль тебя?

О стихи, привычное витийство,

     Скользкая стезя,

Если рифма мне самоубийство,

     Отойти нельзя!

Ибо если клятвенность нарушу

     Этому окну, —

Зачеркну любовь мою и душу

     Тоже зачеркну.

И всегда надменный и отважный,

     Робок я и хром

Перед домом тем многоэтажным,

     Пред твоим окном.

Орбита

Ты, молчаливый, изведал много,

Ты, недоверчивый, был умен,

С лучшими мира ты видел Бога,

С самыми страшными был клеймен.

Знающий, — самое лучшее смерть лишь,

Что ж не прикажешь себе: — Ложись!

Окнам безлюдным позорно вертишь

Злую шарманку, чье имя — жизнь.

Пыльны цветы на кустах акаций.

Смят одуванчик под теркой ног…

Твой дьяволенок посажен на цепь, —

Вырасти в дьявола он не смог.

Что же, убей его, выйдя к Богу,

Выбери схиму из чугуна,

Мерно проламывая дорогу,

Как спотыкающаяся луна.

Будешь светить ты неярким светом,

Где-то воруя голубизну,

И завершишь небольшим поэтом

Закономерную кривизну.

Родина

От ветра в ивах было шатко.

Река свивалась в два узла.

И к ней мужицкая лошадка

Возок забрызганный везла.

А за рекой, за ней, в покосах,

Где степь дымила свой пустырь,

Вставал в лучах еще раскосых

Зарозовевший монастырь.

И ныло отдаленным гулом

Почти у самого чела,

Как бы над кучером сутулым

Вилась усталая пчела.

И это утро, обрастая

Тоской, острей которой нет, —

Я снова вижу из Китая

Почти через двенадцать лет.

1932

Разведчики

Всеволоду Иванову

На чердаке, где перья и помет,

Где в щели блики щурились и гасли,

Поставили треногий пулемет

В царапинах и синеватом масле.

Через окно, куда дымился шлях,

Проверили по всаднику наводку

И стали пить из голубых баклаг

Согретую и взболтанную водку.

Потом… Икающе захлебывалась речь

Уродца на треноге в слуховуше…

Уже никто не мог себя сберечь,

И лишь во рту все становилось суше…

И рухнули, обрушившись в огонь,

Который вдруг развеял ветер рыжий.

Как голубь, взвил оторванный погон

И обогнал, крутясь, обломки крыши.

…Но двигались лесами корпуса

Вдоль пепелищ, по выжженному следу,

И облака раздули паруса,

Неся вперед тяжелую победу.

1928

Воля

Загибает гребень у волны,

Обнажает винт до половины,

И свистящей скорости полны

Ветра загремевшего лавины.

Но котлы, накаливая бег,

Ускоряют мерный натиск поршней,

И моряк, спокойный человек,

Зорко щурится из-под пригоршни.

Если ветер лодку оторвал,

Если вал обрушился и вздыбил, —

Опускает руку на штурвал

Воля, рассекающая гибель.

Николай Авдеевич Оцуп 1894–1958

«Где снегом занесенная Нева…»

Где снегом занесенная Нева,

И голод, и мечты о Ницце,

И узкими шпалерами дрова,

Последние в столице.

Год восемнадцатый и дальше три,

Последних в жизни Гумилева…

Не жалуйся, на прошлое смотри

Не говоря ни слова.

О, разве не милее этих роз

У южных волн для сердца было

То, что оттуда в ледяной мороз

Сюда тебя манило.

«Счет давно уже потерян…»

Счет давно уже потерян.

Всюду кровь и дальний путь.

Уцелевший не уверен —

Надо руку ущипнуть.

         Все тревожно. Шорох сада.

         Дома спят неверным сном

         «Отворите!» Стук приклада,

         Ветер, люди с фонарем.