Эмигрант с Анзоры - [26]

К тому же все эти вопросы были пустой формальностью: как только сняли мой номер, остальное легко можно узнать из сетевой базы данных.

Мне даже не было страшно… хотелось спросить, не здесь ли Арни, но спрашивать, разумеется, было бы очень глупо. Думаю, если бы прямо из этого кабинета меня повели на расстрел, у меня даже ничего не шевельнулось бы внутри.

Мы с охранником поднялись на четыре этажа выше, он открыл передо мной одну из камер. Я шагнул вовнутрь. И тотчас же увидел Арни.

Он лежал на низеньких нарах на животе, подогнув под себя ноги. Куртка валялась рядом, а рубашка вся промокла, потемнела и прилипла к спине. Несколько секунд спустя я сообразил, что это кровь. Его били тут без меня.

Время уже, наверное, послеобеденное. Я шел по лесу довольно долго.

Хрип был не очень громкий, но слышный. По крайней мере, он жив. Я подошел и хотел тронуть Арни за плечо, но побоялся задеть раны. Да и стоит ли его будить сейчас… ведь он спит — или без сознания, иначе он бы обернулся на звук.

Пусть отдохнет пока. Раз уж смог заснуть… в нашем положении сон — лучшее времяпрепровождение.

Я просто сел на другие нары, стоявшие у противоположной стены. Камера была крохотной, проходец между нарами всего локтя с полтора. Не проход, а протиск.

Подумав, я накрыл Арни курткой. Лучше, когда тепло… На затылке его белые волосы тоже слиплись от крови. Господи, да что же с ним делали все это время.

Я тоже повалился на нары. Раз уж не запрещают, лучше полежать. Незаметно для самого себя я заснул.

Проснулся от шороха рядом. Арни кое-как повернулся на бок, лежал скрючившись и смотрел на меня.

Лицо у него было теперь совершенно черное… нет, лицо серо-синее, а вокруг глаз черные круги, глаза у него были как у лемура — огромные, круглые, еще и проваленные. Губы синие, и из них со свистом часто-часто вырывался воздух. Вдобавок губы у него опухли, и из угла рта тянулась засохшая дорожка крови, и на скуле был большой кровоподтек. И страшно выглядела на этом измученном лице улыбка — как мертвец улыбается.

— Привет, Арни, — сказал я. Кажется, голос не дрогнул. Губы Арни расползлись еще шире.

— Привет… думал, я тебя не увижу уже, — он перестал улыбаться, — хотя лучше бы ты шел в Балларегу.

— Какая уж теперь Балларега, — проворчал я. И подумал, что ведь наверняка нас слушают. Надо поосторожнее. Скрывать нам особенно нечего… кроме того, что мы собрались на Квирин. Хотя и это, ну узнают, какая разница… ну будем мы не бешиорскими агентами, а квиринскими. Захотят — все равно найдется повод к расстрелу, нет — все равно отправляться в штрафную общину.

— Ты меня искал, что ли? — спросил он. Я ответил утвердительно.

— А меня спрашивали, где ты, где Таро… ну про Таро они, наверное, поверили, что он мертвый… его тело же нашли. А про тебя нет, видишь… — он снова улыбнулся беспомощно, — меня когда взяли там, где мы спали, я сразу наврал, что тебя нет, что тебя еще раньше убили. Они поискали немного и ушли. Не нашли тебя… А ты, значит, поперся меня искать.

— Арни, Арни… ну и дурак же ты. Куда же я без тебя идти должен? Ладно уж, какая теперь Балларега. Слушай, как ты концы тут не отдал? Тебя же били…

— Еще и на качалке рвали, сволочи, — сказал Арни, и меня передернуло.

— А если бы ты загнулся?

— Не. — Арни покачал головой, — видишь, я читал, когда большой страх или вообще стресс, то выделяется адреналин, и, в общем, дыхание лучше становится. Поэтому так просто я не могу задохнуться. Я как только почувствую, что кранты, мне страшно становится, и сразу адреналин выделяется. Видишь, я сейчас даже лучше дышу.

Он помолчал.

— Неохота умирать от удушья… плохо это. Страшно. Лучше бы уж расстреляли. Слушай, тут попить нету чего-нибудь?

Я осмотрелся. В углу, как положено, стояло отхожее ведро, а в другом углу — ведро с водой, с привинченной кружкой. Я осмотрел воду, понюхал — вроде, чистая. Напился сам. Мне, оказывается, тоже жутко пить хотелось. Потом я открутил кружку от ведра, это оказалось несложно, набрал воды и напоил Арни.

Нас никто не трогал. Мы лежали и тихо разговаривали о разных вещах. Нам было даже хорошо. Жрать уже не хотелось, только светлое воспоминание о сенсаре еще мучило. Мне уже до такой степени курить хотелось, что все вокруг казалось темноватым каким-то (это несмотря на бьющее в окно солнце), и голова начала болеть. Не знаю, как Арни, об этом мы не говорили. Однако с дыханием у него постепенно становилось хуже.

Мы дошли, похоже, до такой стадии истощения, когда человеку становится все безразлично. Например, собственная судьба. Теоретически я понимал, конечно, что все может быть, что неизвестно, что нам предстоит. Однако страха никакого не было. Я даже пытался заставить себя думать о чем-нибудь плохом, бояться, но никак не мог, словно поверить не мог, что может быть еще хуже. Через полчаса нас могли бросить, к примеру, на качалку, но полчаса были слишком отдаленным будущим. Мы научились (как и сказано в «Заветах Цхарна») жить текущей минутой. Сейчас можно было лежать… просто лежать, не двигаться, никуда не идти, в тепле и даже на чем-то вроде кровати. И не заботиться о будущем… И это уже было хорошо. На нас даже какая-то эйфория напала. На фоне общего отупения. О Таро мы не думали, о Баллареге тоже… а болтали о всякой ерунде. Как в прошлом году на сборах рыбачили, и Арни в воду свалился. Как наш этаж в сотаку у второго выиграл. О еде разговаривали, когда мы что пробовали — молоко парное в деревне, опять же на сборах, уху, а лесные курята, запеченные в глине, помнишь? А хлеб только что испеченный? А картошка в золе? А помнишь, как мы эту картошку воровали? Я думал, точно административку заработаем, а ведь ничего, пронесло… Про школу тоже вспоминали.