Эмансипированные женщины - [24]

— Ну, что ты спрашиваешь? — вмешалась Ада. — Видишь же, что он сделал с моей лабораторией.

— Если позволите, в среду вечерним поездом, — ответил Сольский и стал прощаться.

Вскоре после него ушла и Эленка; Ада с Мадзей остались в гостиной вдвоем.

— Что ты скажешь об этом, Мадзя? — спросила Ада.

При этом она так печально и странно посмотрела на Мадзю, что та смешалась.

— О чем это ты, милочка, говоришь, не об отъезде ли?

— Ах, и об отъезде и о других вещах, — ответила Ада. Она вдруг обняла Мадзю и, прижавшись головой к ее плечу, прошептала: — Ты не представляешь, Мадзя, какая ты добрая, благородная, простая. Но я должна тебе сказать, что ты меньше меня знаешь людей, хотя я тоже только сейчас начинаю их постигать, немного, совсем немного…

— Совсем как я, — воскликнула Мадзя. — С недавних пор, всего каких-нибудь несколько недель, я стала смотреть на мир какими-то иными глазами…

— Совсем как я. Ты думаешь и об Иоасе?

— И об Иоасе, и о всяких других делах. А ты?

— Я тоже, но об этом не стоит говорить, — сказала Ада.

За несколько дней до отъезда за границу комната Эленки превратилась в швейную мастерскую. Пани Ляттер привела трех портних: закройщицу, швею и мастерицу — и велела им пересмотреть весь гардероб дочери. Из кухни в кабинет внесли простой стол; нагнувшись над ним, закройщица с сантиметром на шее и ножницами в руках целый день кроит и перекраивает лифы и юбки. С семи часов утра до одиннадцати вечера качается над стрекочущей швейной машиной бледная швея; мастерица, сидя у окна, то и дело напоминает ей:

— Я жду, панна Людвика.

Или:

— Плохая строчка, панна Людвика, надо поправить челнок.

На кровати и на письменном столике Эли лежали груды белья, на обитых атласом диванах и креслах — юбки и кофточки, ковер был засыпан обрезками. На столе лязгали ножницы, машина стучала, ей вторил кашель швеи. Мадзю неприятно поражал шум и беспорядок, царивший у Эленки, но та готова была сидеть у себя в комнате с утра до ночи, по нескольку раз примерять каждое платье и вмешиваться в работу мастериц.

Когда бы Мадзя ни зашла к Эленке, она заставала ее перед зеркалом в новом лифе или новой юбке.

— Ну как, — спрашивала Эленка, — хорошо сидит? Мне кажется, что в талии слишком свободно, а на плечах морщит. Юбку не укорачивать ни на один дюйм, так гораздо солидней; никакая женщина не может гордо держаться в короткой юбке.

В такие минуты закройщица и мастерица вертелись вокруг Эленки, как голуби вьются вокруг гнезда: они примеряли, наметывали, закалывали булавками, поднимались на цыпочки или опускались на колени. У Эленки, которая терпела все эти пытки, глаза были томные и выражение лица как у святой или влюбленной.

«Как глупы эти мужчины, — подумала Мадзя, глядя на красавицу. — Им кажется, что барышня может быть интересной только при них».

Это ангельски мечтательное и томное выражение Мадзя заметила у Эленки не только во время примерки платьев.

В понедельник перед обедом Эля вызвала Мадзю из класса.

— Дорогая, — сказала она, — тебя заменит панна Иоася, а мы с тобой поедем в город. Стефан прислал Аде карету, но она остается, и мы поедем делать покупки вдвоем.

Мадзе стыдна было садиться в карету; в своем суконном салопчике она боялась дотронуться до атласной обивки. Но Эленка чувствовала себя как дома. Она опустила окно и с надменным видом смотрела на прохожих.

— Смех, право, — сказала Эленка, — как вспомню, что и я ходила, как эти дамы, или ездила в ободранных пролетках.

— Мне кажется, — прервала ее Мадзя, — нам чаще придется ездить не в каретах, а в пролетках.

— Посмотрим! — глядя в пространство, прошептала Эленка.

«Смешная она», — подумала Мадзя, вспомнив, что на содержание пансиона пани Ляттер пришлось занять денег у Ады.

В городе Эленке надо было купить два локтя шелка, башмачки и золотой крестик для панны Марты. Однако на эти покупки у них ушло три часа.

У ювелира Эленка купила крестик за два рубля, но попутно велела показать жемчужное ожерелье и два гарнитура: один сапфировый, другой брильянтовый. Она спросила о цене и поторговалась с ювелиром. У сапожника, прежде чем выбрать одну пару обуви, она померила несколько пар башмачков и туфелек. В мануфактурном магазине, прежде чем купить нужный ей шелк, велела подать столько штук разного цвета, что вокруг нее образовалась радуга из белых, розовых, голубых и желтых шелков. Это было так красиво, что даже Мадзя на минуту забыла, кто она и где находится, и ей показалось, что все это принадлежит ей. Но, поглядев на Эленку, у которой от волнения дрожали губы, она тотчас опомнилась.

— Пойдем же, Эля, — прошептала Мадзя, видя, что старший приказчик смотрит на Эленку со злобной улыбкой.

Они расплатились и вышли. Когда они сели в карету, чувство злобы и сожаления охватило Эленку.

— И подумать только, — говорила она, — что у меня на все это нет денег! Нечего сказать, хороша справедливость! Ада родилась в семье миллионеров, а я — дочь начальницы пансиона. Она за годовой доход могла бы купить целый магазин, а у меня еле хватит на два платья.

— Стыдись, Эля!

— О да, люди, у которых нет денег, всегда должны стыдиться. Ах, если бы наконец наступил общественный переворот, о котором я все время слышу от Казика.