Елизавета. Золотой век Англии - [164]

.

Мы уже не узнаем, что именно Елизавета хотела сказать стоявшим у ее постели людям в последний вечер своей жизни. Впрочем, советники королевы, желавшие облегчить Якову восхождение на английский престол и тем самым позаботиться о своей карьере и собственном будущем, интерпретировали ее жест вполне единодушно и втайне договорились считать его недвусмысленным одобрением кандидатуры Якова. По воспоминаниям Кэри, «как только в списке тех, кто мог бы занять ее место, прозвучало имя короля Шотландии, королева приложила руку к голове, и все они тут же поняли: именно этого человека она желает видеть на своем троне»[1541].

Распространение раскритикованных Кэри «лживых домыслов» началось после того, как Сесил и Ноттингем скормили историю о своей последней встрече с королевой Скарамелли. По его описанию, «со слезами и вздохами» Елизавета умоляла своих советников заботиться о ее царстве и возложить корону на голову кандидата, который, по их мнению, более всего будет ее достоин. Он также говорил о том, что «втайне ото всех» королева давно уже решила, что ее преемником должен стать Яков, и верила, что у него куда больше прав на трон, чем когда-либо было у нее, «по праву рождения, а также потому, что его достоинства превосходили ее собственные — он был рожден королем, она же по рождению была лишь обычным человеком». Более того, по словам Скарамелли, Елизавета верила, что Яков превосходил всех других кандидатов на английский престол «уже тем, что принес бы с собою целое королевство, тогда как она в свое время не принесла с собою ничего, кроме самой себя, женщины»[1542].

Коллега Скарамелли Марин Кавалли, венецианский посол во Франции, также принял самое деятельное участие в распространении этой сказки. Он настаивал на том, что незадолго до смерти королевы способность говорить чудесным образом к ней вернулась, а потому она смогла не только явным образом назвать Якова своим преемником, но и объяснить причины своего поступка. По словам Кавалли, королева произнесла целую речь, в которой призывала своих советников хранить верность своему новому королю, а после вручила Сесилу «ларец» с бумагами, предназначенными Якову, среди которых оказалась и «Памятка о методах доброго правления»[1543].

Самые подробные и наиболее известные из этих вымыслов вышли из-под пера сэра Роберта Коттона, историка и антиквара, который помогал своему близкому другу и бывшему наставнику Уильяму Кэмдену в его научных изысканиях, связанных с «Анналами». Коттон писал, что примерно 14 января Елизавета «начала произносить речь» перед Ноттингемом и заявила, что «мой трон во все времена был троном королей, и потому моим наследником должен стать лишь тот, в ком течет королевская кровь»[1544]. Ноттингем попросил ее повторить эти слова в присутствии Сесила и Эгертона, и 22 марта — в день, который так удачно оказался последним днем, когда королева еще могла внятно говорить, — Елизавета вновь произнесла: «Я говорила, что мой трон всегда был троном королей, и я не допущу, чтобы какой-нибудь мошенник занял его после моей кончины. Моим наследником может стать лишь король». Когда Сесил (в изложении Коттона) попросил королеву уточнить, что она имеет в виду, «та ответила, что имела в виду лишь то, что на ее место должен прийти король, и этим королем, сказала она, должен стать «наш кузен из Шотландии». Сесил попытался уточнить, было ли это решение окончательным, на что Елизавета с раздражением ответила: «Молю, не беспокойте меня более. Я не приму на этом месте никого другого»[1545].

Опасаясь, что Яков почувствует себя оскорбленным, Кэмден включил эту историю в рукопись второй части «Анналов», работу над которой завершил в 1617 году; именно эта версия событий описывается во всех печатных копиях его сочинения[1546]. Слова Кэмдена воспринимаются многими биографами Елизаветы как непреложная истина, однако им противоречат недавно обнаруженные оригиналы посланий де Бомона к Генриху IV и его главному секретарю Николя де Нёвилю, маркизу де Вильруа[1547]. Французские тексты, достоверность которых подтверждается многими упомянутыми в них деталями, доказывают, что педантичный французский дипломат, который ежедневно появлялся при дворе королевы или заезжал узнать новости в Ричмонд, имел связи среди самых высокопоставленных придворных. В своем письме к де Вильруа, написанном поздно вечером 22 марта, де Бомон по-прежнему твердо стоит на том, что королева не оставила завещания и не назвала преемника[1548]. И более того, вечером того дня, когда Елизавета скончалась, он подтвердил то же в донесении, предназначенном для его коллеги в Вальядолиде[1549].

Однако уже через две недели после первого письма (и через десять дней после второго) де Бомон изложил совершенно иную версию событий. Эти разительные перемены с ним произошли сразу после встречи с Сесилом и Ноттингемом, рассказавшими ему свою историю. По заверениям советников, за несколько дней до своей кончины Елизавета «по секрету» сообщила им, что желает видеть своим преемником именно Якова и никого другого. Она «не хотела бы, чтобы ее королевство оказалось в руках мошенников и негодяев» (c’est à dire des Canailles). Позднее же, когда они попросили ее подтвердить свои слова в присутствии других тайных советников, она уже не могла говорить, а потому лишь приложила руку к голове