Елизавета Тюдор - [109]

Обидный для Елизаветы парадокс заключался в том, что в глазах ее народа алчный Левиафан — государство принимал ее облик, и те, кто жаловался на рост налогов, считали, что это она, королева, обирает их, в то время как она была одним из самых экономных правителей и весьма заботилась об их кошельках. Они так легко забывали, что эти деньги идут в основном на финансирование войны — их великого протестантского дела (в гораздо большей степени их дела, чем ее). Некий современник с сознанием собственной правоты поучал ее: «В былые времена, когда приходила нужда, короли искали средства на дне своих сундуков. Нынешние правители там не ищут». Елизавета действительно не заглядывала на их дно, это было ни к чему — она получила их в наследство уже пустыми. Пустыми остались они и после ее смерти. Но за свое сорокапятилетнее царствование, в условиях хронического безденежья и постоянной инфляции, королева сумела не только выжить, но и превратить Англию в великую державу. Что это было, как не сложнейшее искусство управлять экономикой в условиях жесточайшего финансового кризиса?

И все же чувство разочарования не оставляло ее. «Весь механизм моего правления постепенно приходит в упадок», — писала она с горечью Генриху IV. Елизавета очень чутко ощущала перемены в общественном настроении, и они приносили ей страдание. На глазах распадалось то трогательное единство с нацией, на котором она всегда строила свою политику. Новый «железный век», шедший на смену ее «золотому», изысканному и полному героики, не нуждался в возвышенном и иллюзорном «романе» нации и суверена, готовясь отбросить старую наскучившую леди с ее причудливыми нарядами и капризами. Представители нового поколения торопились увидеть на троне монарха более современного, соответствующего духу времени, и конечно же мужчину. Очень скоро они получат то, чего желали, и ужаснутся замене. Короли из династии Стюартов обнаружат свою полную неспособность не только вести диалог с народом, но и управлять и проводить ответственную политику. Первого короля, пришедшего на смену Елизавете, англичане еще вытерпят, но не смогут противостоять соблазну отрубить голову следующему. Тогда они поймут, что старая рыжая Бесс, безусловно, знала что-то такое, чего не было дано знать ее преемникам.

Глава VI РОЗА ЗИМОЙ

Казалось, королева скорее предпочитает прослыть нечувствительной к боли, чем признаться, что она страдает.

Дж. Клэпем, придворный

«Любимый и грозный суверен»

В поисках выразительных символов для своей государыни елизаветинские художники нашли один, довольно искусственный, но изящный: нежная красная роза, увенчанная массивной короной. Он как нельзя лучше передавал ее женственность и в то же время королевское величие. С годами она, быть может, стала терять цвет и аромат, но ее шипы оставались остры, как прежде. Она вся ощетинилась ими, вооружившись против новых веяний и идей, которые несли с собой наступающие времена и которые она не могла и не хотела принять.

Одним из них было усиление пуританских настроений в стране. Пуритане — религиозные радикалы и сторонники введения в Англии «женевской церкви» кальвинистского образца были ее давними оппонентами. Верные подданные, горячо обожавшие свою королеву, они искренне не могли понять, почему она не идет им навстречу и не хочет до конца искоренить «папизм» в англиканской церкви. Ее упрекали и в том, что она не выступает открыто на международной арене как бесспорный лидер протестантского мира, а всегда таится за кулисами, лишь исподволь оказывая поддержку «правому делу», а также в том, что в собственной стране она потворствует «папистам», не принимая против них жестких мер. Елизавете с ее острым чувством политической целесообразности и стремлением к компромиссам эти упреки казались до такой степени нелепыми, что она не считала нужным пускаться в объяснения с профессиональными борцами за веру, но дилетантами в политике. Она ограничивалась резким: ее величеству так угодно. Отмахиваясь от их надоедливых просьб сделать англиканское богослужение скромнее, убрав музыку, процессии, пышные священнические облачения, королева, не углубляясь в теоретические споры, заявляла, что ей нравится слушать орган. За этим легковесным на первый взгляд доводом крылся глубокий смысл. Самый дух ее, чувство прекрасного, эмоциональный строй — все ее существо восставало против подчеркнуто отрешенных от земных радостей кальвинистов, с их доходившим до ханжества моральным ригоризмом. Брызжущая энергия ее ренессансного двора, всей елизаветинской культуры с ее блестящей литературой, театром, музыкой, романтическими рыцарскими порывами была несовместима с унылыми этическими идеалами пуританизма и его убогой эстетикой, вершиной которой оставались черное платье с белым воротничком и стриженные в кружок волосы.

Но даже не эта несовместимость была главной причиной неприятия пуританизма Елизаветой. Настоящим камнем преткновения оказался вопрос о власти — единственный, в котором она не допускала компромиссов. В ее глазах пуритане совершили два непростительных греха.

Во-первых, они подпали под влияние тираноборческих идей. Пусть это произошло в годы гонений Марии Кровавой, когда в стране царил репрессивный режим ее сестры и многие английские протестанты в эмиграции вынашивали и теоретически обосновывали планы убийства королевы-тирана. Для Елизаветы важным представлялось одно: эти люди позволяли себе судить тех, кто поставлен свыше управлять ими, они осмеливались выносить приговор Божьему помазаннику и требовать его смещения или даже смерти. С ее точки зрения, это было немыслимым и чудовищным преступлением, и в этом отношении пуритане ничем не отличались от иезуитов-католиков.