Елизавета Петровна - [125]

В который раз уловка с русским Ришелье позволила Елизавете Петровне нанести противнику неожиданный и чувствительный удар. Шувалов с Воронцовым, возможно, и опустили бы руки, да царица не дала, настояв на контрнаступлении. И руководствовалась она не капризом, а детальным анализом ситуации, сложившейся на прусско-курляндской границе после ретирады Апраксина, который произвела, едва оправившись от припадка, сразившего ее в Царском Селе 8 сентября 1757 года (кстати, прослышав о нем, русский фельдмаршал развернул полки на 180 градусов). По официальной и партикулярной корреспонденции из Восточной Пруссии выходило, что во всем крае «по городам хорошее поведение российских регулярных войск веема выхваляется» и многие жители желали бы «лутче российских, нежели пруских салдат иметь», ибо видели «от пруссаков болше насилства, нежели от россиян». А бургомистр Велау (ныне Знаменск) до того осмелел, что после возвращения россиян к Неману не хотел впускать в крепость прусский гарнизон и объявлял себя «российским вассалом».

Таким образом, в отсутствие вымуштрованной прусской пехоты и кавалерии ничто не мешало русской армии быстро и без кровопролития овладеть Кенигсбергом с округой. Жители не собирались сопротивляться — наоборот, отнеслись бы к оккупантам как к освободителям. Естественно, Елизавета Петровна распорядилась в кратчайший срок двинуть дивизии в поход, правда, 16 декабря не преминула напутствовать генерала Фермора, чтобы старался «людей зберегать и не отваживать их в опасность, где оную миновать можно». Наказ, похоже, не пригодился: кенигсбергская экспедиция превратилась в триумфальное шествие. 20 декабря 1757 года авангард П. А. Румянцева тронулся в путь, 1 января без боя капитулировал приграничный Тильзит, 11-го под звон колоколов и приветственные крики горожан русские солдаты вошли в Кенигсберг. Восточная Пруссия покорилась без сопротивления и тут же выразила готовность присягнуть на верность русской императрице — до такой степени всем надоел просвещенный деспотизм Фридриха Великого^{141}.

Точный политический расчет российского монарха лишил прусского короля надежного тыла и открыл русской армии дорогу в центр Польши для совместной с австрийцами атаки Берлина. Летом 1758 года Фермор достиг реки Одер… и тут фортуна отвернулась от союзников. Четыре кампании они протоптались на месте, но развить стратегический успех, то есть взять Берлин и низложить Фридриха II, не сумели. Сказались и полководческая близорукость союзного генералитета, и высокая мобильность пруссаков, и умелая игра прусского короля на противоречиях между его противниками. Увы, пробиться в сердце Пруссии с востока при содействии союзников не получилось. Так называемое падение Берлина 28 сентября 1760 года — не более чем рейд отдельного корпуса З. Г. Чернышева, который за неимением надежных коммуникаций и снабжения долго оставаться в прусской столице не мог.

Между прочим, еще до Чернышева, 5 октября 1757 года, Берлином овладел австрийский генерал Андраши Хадик, собрал с жителей солидную контрибуцию и поспешил уйти восвояси. В Санкт-Петербурге неэффективность «восточного» направления осознали после бесплодности кунерсдорфской победы. Салтыков, несмотря на полный разгром самого Фридриха II, даже сообща с австрийцами не прорвался за Одер. Потому Конференция переключила главное внимание на «северный» маршрут, избрав пунктом сосредоточения и снабжения по морю основных сил Кольберг, от которого до Берлина расстояние вдвое меньше, чем от Торна, не говоря уже об Эльбинге, где зимовали русские солдаты.

В 1758 году безуспешно пробовали взять Кольберг с ходу. В 1760-м осадили по-настоящему, однако опять потерпели неудачу. Только в конце 1761-го, когда за крепость взялся талантливый генерал П. А. Румянцев, важный порт пал. Следующей весной флот мог доставить сюда войска, вооружение и провизию, потребные для марш-броска целой армии к Берлину. Шведские части прикрыли бы русский фланг с запада и помогли бы с организацией перевозок. Столица Пруссии была обречена, а вместе с ней и Фридрих Великий. Что ж, воцарение Петра III спасло короля и сохранило за Пруссией Силезию — ценой разорения страны, гибели тысяч и тысяч немцев, психологического надлома самого инициатора силезской эпопеи. Фридрих II очень изменился после Семилетней войны и, главное, больше не считал, что сильный всегда прав…^{142}

ЭПИЛОГ

С отъездом из России отца и сына Гортеров лечил государыню от болезненных припадков один Кондоиди, что, конечно, ее не слишком устраивало. При посредничестве М. И. Воронцова и французского посла П. Ф. Лопиталя она заблаговременно выписала из Франции придворного медика Пьера Исаака Пуассонье. Осенью 1758 года тот приехал в Санкт-Петербург и после обычного испытательного срока в апреле 1759-го был принят ко двору «на основании Гортера старика». Елизавету Петровну он пользовал почти полтора года и в сентябре 1760-го через Ригу отправился на родину^{143}. От него, неофициального лейб-медика, и приняли эстафету Джеймс Маунси и Иоганн Шиллинг.

Незадолго до этой рокировки, 16 августа 1760 года, императрица предприняла загадочную акцию — издала два указа: кадровый, по заполнению вакансий в государственных учреждениях, и подобие воззвания под пространным заголовком «О употреблении Сенату всех способов к возстановлению везде надлежащаго порядка и народнаго благосостояния». «Воззвание» констатировало несоблюдение государственных законов некими алчными «внутренними общими неприятелями», ставящими собственную выгоду выше народного блага, упрекало Сенат за пассивность и требовало от него более энергичного сопротивления чиновничьему лихоимству и произволу: «…зло прекращать и искоренять… по своей чистой совести».