Елизавета Петровна - [122]

Двадцать седьмого декабря российский резидент вручил Порте ноту о приостановлении работ в крепости. Новость мгновенно разрядила ситуацию: опасность войны миновала, военные сборы и контакты со шведскими дипломатами прекратились, зато были инициированы консультации о способах контроля за соблюдением русскими данного слова. Российская сторона не возражала. 12 декабря И. Ф. Глебов отписал в Стамбул: «Крепость Святыя Елисаветы прошедшим летом действително строит начата и почти в половину, что надлежит до фортификационного укрепления, а паче земляного исправлено. А будущим летом… уповаю, в достаточное оборонителное состояние приведена быть может». Однако в 1755 году ее не строили, в чем и убедились два турецких комиссара, Девлет Али-Сеид-ага и паша Болат-ага, посетившие фортецию 15–16 сентября. Строительство возобновилось 12 августа 1756-го. Под надзором коменданта 300 казаков и два десятка плотников к холодам окружили город палисадом, возвели здания провиантского магазина, порохового погреба, солдатские казармы и дома для офицеров. Турки, проведав о том, не возроптали — в Европе уже заполыхала большая война, и Россия собиралась участвовать в ней, что лучше всяких нот, клятв и инспекций убедило Порту в отсутствии у русских антитурецких агрессивных замыслов.

Конфликт был исчерпан. Обе колонии (левобережную, под руководством приехавших летом 1754 года Шевича и Прерадовича, окрестили «Славяносербией») обрели право на безмятежное развитие. Обещанные полки с грехом пополам были сформированы лет за семь-восемь из болгар, валахов, македонцев, греков и иных православных подданных турецкого султана, а также черногорцев, ставших очередной «головной болью» российской императрицы^{135}. Черногория, автономия в составе Османской империи, долгие годы боролась за обретение полной независимости. Ее жители научились сражаться не хуже сербских граничаров.

Идею доукомплектовать ими соединения Ивана Хорвата выдвинул М. П. Бестужев-Рюмин, видимо, не без влияния секретаря Ф. И. Чернева. В середине июля 1752 года они побеседовали об этом с митрополитом Черногории Василием Петровичем, по дороге в Россию посетившим Вену. Владыка одобрил привлечение черногорских военных на русскую службу «в Новой Сербии» и активно пропагандировал его при дворе вместе с племянником — капитаном российской армии Степаном Петровичем. Попутно архипастырь надеялся добиться от Елизаветы Петровны признания Черногории вассальной областью России. Понятно, что столь смелую программу царица отклонила без рассуждений. А черногорских офицеров, с санкции Сената устремившихся в Россию, она отчаянно пыталась не допустить к сербам, дабы не злить Турцию. Первые отряды добровольцев, пришедшие к Киеву летом 1756 года, были отправлены к И. И. Неплюеву в Оренбург, прочим предлагали на выбор ехать в Оренбург или служить в национальном гусарском и иных полках регулярной армии. Однако Хорват с Шевичем не дремали. Генерал сумел настоять на переводе к нему части черногорцев, а кого-то переманил в «Новую Сербию» по-тихому, благо в Киев приезжало много сербов под видом и с паспортами черногорцев. Эмигранты с Адриатики вели себя слишком дерзко, в августе 1758 года даже учинили бунт в Москве, вот и разочаровали российских покровителей. 30 октября 1758 года Конференция постановила прекратить организованный вывод черногорцев в Россию, отозвать российских комиссаров на всём маршруте от Триеста до Киева, а саму черногорскую комиссию упразднить, вследствие чего приток черногорцев сократился в разы, а опасность очередного напряжения в отношениях с Турцией миновала^{136}.

Глава двадцатая СЕМИЛЕТНЯЯ ВОЙНА

Первого августа 1751 года императрица произвела трех камер-юнкеров в камергеры — Пимена Васильевича Лялина, Карла Ефимовича Сиверса и Ивана Ивановича Шувалова. Контраст очевиден: первые двое — давние конфиденты Елизаветы, третий — выскочка, менее чем за три года выбившийся «из грязи в князи». Тем не менее «старики» не оскорбились. За долгие годы службы оба хорошо изучили госпожу и наверняка догадывались, что Шувалов такой же фаворит государыни, как Бекетов или Никита Иванович Панин, в июле 1747 года высланный из России (что произошло между ними, источники не раскрывают, но Панин до конца жизни затаил обиду на царицу, а та, словно заглаживая вину, регулярно осыпала дипломата милостями — орденами, чинами, деньгами, однако в Россию вернуться не позволяла вплоть до зимы 1759/60 года).

Учитывая, что в 1743 году «Адонис» Никита Иванович соперничал с самим «Геркулесом» Алексеем Разумовским и всерьез метил на его место, нетрудно предположить, чем разгневал Елизавету Петровну молодой придворный. Императрица забавы ради пофлиртовала с камер-юнкером, как флиртовала с иными мужчинами из ближайшего окружения, а тот принял игру за чистую монету, распалился и не смог остановиться, вот и угодил на 12 лет в российские посланники при датском и шведском дворах^{137}.

Похоже, ни Бекетов, ни прочие «кандидаты» подобной ошибки не совершали. Не обольщался на сей счет и Иван Шувалов. Ведь Елизавета Петровна специально сотворила фаворита из пажа — для сохранения «должности» русского Ришелье при замене одного международного союза (с Англией) на другой (с Францией). Оттого и торопилась с выдвижением Шувалова, что боялась, как бы «дипломатическая революция» не разразилась, прежде чем она обзаведется любовником-франкофилом, якобы по внушению которого нацелится на дружбу с версальским двором. Таким образом, альтернатива Бестужеву появилась аж за пять лет до наступления нужного момента.