Элианна, подарок бога - [15]

Ее упругая грудь пахла крыжовником, молоком и медом, ее теплое, с золотой опушкой лоно манило жадной и жаркой лощиной, ее сильные ноги аркой выгибали ее тело навстречу моему напору.

Когда-то в Москве, где я работал в кино, я знал одного композитора-песенника, маленького, как Шаинский, но оч-ч-чень большого бабника, успешно покорявшего чуть ли не двухметроворостых красавиц. «Слушай, как тебе это удается?» — спросил я у него. «Дорогой мой! — улыбнулся он. — Мне самое главное — подвести их к роялю…»

Теперь, как сказано у Бодлера, «с еврейкой бешеной, простертой на постели», упиваясь крыжовником ее сосков и медом сами знаете откуда, я мысленно возопил к небесам: Господи, даже если за каждую главу моего романа Ты будешь награждать меня только таким гонораром, я готов всю жизнь оставаться нищим…

Будущее показало, что Господь услышал мою молитву.

Однако, как говорят в Одессе, «недолго музыка играла» — резкий, громкий и безостановочный звонок в дверь разбудил нас, грешных и абсолютно голых. Утомленные уж не знаю каким раундом любви, мы уснули в обнимку, не укрывшись даже простыней. С трудом выпрастывая себя из полуобморочного бессилия, я сел на матраце и тупо глянул на часы — всего три часа дня! Сквозь открытые окна лупит солнце и гудит близкий мост Джорджа Вашингтона.

А звонок продолжал надрываться.

Кто это может быть? Миша на работе, да у него и ключи есть…

— Who is it? — не открывая глаз, произнесла Эли, даже ее упругие сиси сонно расплылись.

— Не знаю… — Я встал и, завернув бедра в смятую простыню, босиком пошел через гостиную к входной двери. — Иду! Кто там?

— Open the door! (Откройте дверь!) — послышался резкий мужской голос.

Неужели полиция? Какого хрена?

Я остановился перед дверью, в ее замочной скважине ключ торчал дужкой вверх — приведя Эли, я, оказывается, так спешил, что даже не запер квартиру!

— Who is there? (Кто там?) — спросил я снова.

— Open the door! — еще громче и злей приказал голос.

— Oh, my God! — тихо охнула за моей спиной Элианна.

Я оглянулся. Она, голая, стояла на пороге моей комнаты, и ужас застыл в ее глазах.

— It’s my father…

Ее отец?! Каким образом?

Тут, отпустив звонок, он двумя кулаками загремел по двери.

— Open immediately! (Откройте немедленно!)

— Just a second… (Одну секунду…) — потянул я время, наблюдая, как Эли скачет на одной ноге, пытаясь второй попасть в свои джинсовые шорты. Ее рыже-солнечный лобок смешно скакал вместе с ней.

— Open right away! (Откройте сейчас же!) — гремел между тем голос из-за двери.

— One moment, please…

Наконец, Эли натянула тесные шорты на свои роскошные бедра, метнулась за майкой в комнату и тут же выскочила обратно, снова прыгая на одной ноге и обувая на ходу босоножки.

Удары его кулаков уже сотрясали хлипкую дверь.

Я шагнул к этой двери и распахнул ее настежь.

Передо мной стоял высокий, метр девяносто, не меньше, штандартенфюрер Штирлиц в строгом сером костюме, белой рубашке и бордовом галстуке. Он был моим ровесником, ну, или чуть старше.

— It’s open (Она открыта), — произнес я невинно.

Он не обратил внимания на эту иронию, его ледяные глаза посмотрели на меня сверху вниз презрительно, как на вошь.

— Elian, go home! (Элиан, домой!), — сказал он поверх моей головы. — Now! (Сейчас же!)

Это now прозвучало, как удар хлыстом, и Эли, съежившись, тут же нырнула мимо меня в щель между фигурой отца и дверным косяком.

А он повернулся и, не дожидаясь лифта и не сказав мне ни слова, пошел за ней вниз по лестнице.

И это потрясло меня больше всего. Я, который только что любил или, говоря по-русски, имел его дочь, был для него никто и даже — ничто.

Раздавленный, я подошел к окну, выходящему на 189-ю стрит. Где-то сбоку, справа, по-прежнему гудел мост Джорджа Вашингтона, и внизу, в узком просвете улицы, широкое зеркало Гудзона отражало заходящее солнце. А прямо подо мной, через дорогу, Элианна, газуя сверх всякой меры, нервно, рывками выводила с парковки своего синего торпедообразного монстра по имени Shevrolet Corwette Stingrey 1976 года. И рядом с ней, но чуть позади, не то пастухом, не то надзирателем нависал черный Mercedes-Benz 560 SEL. На его лобовом стекле ветер трепал прижатую «дворником» розовую квитанцию-штраф за нелегальную парковку посреди мостовой. Но хозяин «мерседеса» даже не счел нужным снять эту квитанцию. Дождавшись, когда «корвет» выехал на проезжую часть и рванул вверх по улице, он конвоиром покатил за своей дочерью.

Я проводил их взглядом и еще постоял у окна, слушая рев ее машины, все удаляющийся в сторону Квинса и Лонг-Айленда. А потом перевел взгляд на свой матрац, сдвинутый нашими страстями поперек комнаты. Рядом с ним, на полу, пеной этих страстей валялись скомканные простыни. Н-да, — горько сказал я сам себе, — недолго музыка играла…

10

В печку интереса эмигрантов к WWCS — первой русской радиостанции в США — нужно было постоянно подбрасывать информационные дрова, чтобы люди знали и видели, на что мы расходуем присланные ими деньги. Поэтому раз в неделю я публиковал в «Новом русском слове» репортажи и фотографии из нашей будущей студии на двенадцатом этаже офисного здания № 500 на Восьмой авеню. Здесь Карганов и Палмер сняли под нашу радиостанцию целую анфиладу комнат, и я подробно описывал, как Дмитрий Истратов и Арнольд Басов, бывшие звукорежиссеры Киевской киностудии, радиоинженер Михаил Каплан и инженер трансляционного центра WBIA Джей Гольберг монтируют новенькую звукотехнику и радиооборудование, как столяры обивают стены будущей студии пробковыми щитами для полной звукоизоляции от шумов Восьмой авеню и расположившейся по соседству, на нашем же этаже, редакции газеты «Новый американец» во главе с Сергеем Довлатовым, Виктором Меттером и Евгением Рубиным, а мебельщики заполняют новыми канцелярскими столами, креслами и шкафами мой кабинет, фонотеку и комнату редакторов и синхронных переводчиков.