Елена, любовь моя, Елена! - [65]

– О великий Приам, славящийся своей мудростью по обе стороны моря, пощади Синона! – говорил он, жалостно всхлипывая. – Мне пришлось скрываться здесь от вероломнейшего из смертных – Одиссея.

– Я слишком хорошо знаю Одиссея, возможно, даже лучше, чем ты, – признался старый царь, – и боюсь его хитроумных выходок больше, чем подвигов на поле брани. Но поведай же нам, что с тобой приключилось.

– О потомок Зевса, – продолжал Синон, несколько приободренный сочувственным тоном Приама, – хоть мы с Одиссеем и двоюродные братья, он назначил меня в жертву Посейдону, но не для того, чтобы задобрить бога – это было бы естественно перед дальним морским путешествием, – а для того лишь, чтобы избавиться от опасного свидетеля, который по прибытии на родину мог бы изобличить его как убийцу. Я имел несчастье выслушать от одного раба признание о преступном плане, который вынашивал лукавый Одиссей против злополучного Паламеда.

– Если твои слова – правда, – сказал царь, – то как же тебе удалось остаться в живых? Насколько я знаю, Одиссей никогда не прощает своих врагов.

– А получилось так, что когда жрец уже занес надо мной жертвенный нож, Борей наслал на нас свежий ветер из Колхиды, и все бросились к кораблям, чтобы спустить их поскорее на воду. Тогда я, связанный, скатился с алтаря и кое-как добрался до болота.

– Скажи же, о Синон, – продолжал расспрашивать Приам, – с какой целью ахейцы оставили на берегу это огромное чучело? И почему придали ему форму коня?

– Потому что мы, греки, почитаем Афину – коней покровительницу: не зря ведь именуют ее еще и Гиппией. Последнее время богиня гневалась на нас за то, что мы похитили Палладий. Вот Калхант и посоветовал нам построить коня, чтобы смягчить гнев богини.

– Но зачем же такого огромного?

– Чтобы богиню умилостивить и чтобы вы, троянцы, не могли втащить его в город. Однажды Одиссей и Эпей подобрались к самым Скейским воротам и на глазок прикинули высоту их арки. А потом построили коня так, чтобы он не прошел в ворота.

– Похоже, он подучен Одиссеем, – вскричал Лаокоон и, обнажив меч, бросился на Синона, но два телохранителя Приама успели его удержать.

– Да я ненавижу Одиссея больше всех на свете! – запротестовал ахеец.

– Неправда, неправда! – продолжал неистовствовать Лаокоон, обращаясь к троянцам. – Это Одиссей научил его таким речам, а он теперь лжет и сам знает, что лжет!

– Пусть Афина покарает меня на этом месте, если я говорю неправду! – с поразительной дерзостью продолжал стоять на своем Синон.

– Хорошо, – согласился Лаокоон, – но поскольку речь идет о конях, сейчас Посейдон укажет нам, лжешь ты или нет.[109] Я принесу в жертву создателю коней быка и попрошу его послать нам свое божественное знамение!

Зачем он это сказал! Из морской пучины у острова Тенедос всплыли на поверхность два огромных морских змея; они быстро достигли берега и обвили тела двух мальчиков, игравших у воды. Это были сыновья Лаокоона. Тщетно пытался жрец освободить детей от мертвой хватки гадов: после короткой борьбы чудовища раздавили и детей, и его самого.

В Неаполе в городском парке есть мраморная репродукция группы «Гибель Лаокоона и его сыновей», оригинал которой хранится в музее Ватикана.[110] Мальчишкой я подолгу стоял перед ней как зачарованный и думал: интересно, бросился бы мой отец в подобной ситуации спасать меня от таких чудовищ или нет? Помню, пытаясь лучше «прочувствовать» сцену, я взбирался на пьедестал «группы» и читал наизусть стихи Вергилия:

«…Змеи же прямо

К Лаокоону ползут и двоих сыновей его, прежде

В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены».[111]

Сожрав своих жертв, морские гады уползли в город и свернулись у ног статуи Афины. Теперь божественное знамение было осознано всеми: «Змеи наказали Лаокоона за то, что он противился принесению дара Афине, и свернулись у ног богини, свидетельствуя тем самым, что подвластны ее воле».

Но если хорошенько подумать, то истолковать происшедшее можно было и проще, и, главное, разумнее: «Берегитесь, троянцы, опасности, грядущей с Тенедоса!»

После этого у троянцев не оставалось никаких сомнений: коня нужно ввести в город и установить на самом высоком месте, как ясно дала им понять богиня. Предприятие, скажем прямо, было не из легких, ибо к весу коня прибавлялся и вес двадцати трех воинов в доспехах и с оружием. Однако египтяне своими пирамидами доказали, что, если сильно захотеть, можно сделать и невозможное, а троянцы не желали ни в чем им уступать. С помощью сложной системы канатов и катков они умудрились дотащить деревянное чудище до Скейских ворот, а затем, сломав центральную арку, протиснули через нее коня в город.[112] Наконец они добрались до самого трудного участка – крутого подъема от ворот к храму Афины. Это была узенькая, ведущая вверх дорожка без всяких оградительных бортиков. Несколько раз возникала опасность, что конь, с трудом удерживаемый троянцами, рухнет на крыши расположенных ниже домов.

В ту ночь троянцы долго еще пили и пели. Беднягам просто не верилось, что теперь можно наконец лечь спать, не опасаясь очередной ночной атаки противника. Ахейцы убрались восвояси, и война по воле Зевса окончилась. После десяти лет сражений, кровопролитий и слез можно было впервые уснуть спокойно!