Елена, любовь моя, Елена! - [49]

В углу кузницы двадцать столиков-треножников, изготовленных для отца богов, ждали окончательной отделки. Они были снабжены колесиками и во время пира могли сами и подкатывать к столу, и укатывать назад. Другим чудом техники были здесь золотые служанки, двенадцать механических дев:

«…золотые, живым подобные девам прекрасным,

Кои исполнены разумом, силу имеют и голос».[85]

То есть, по-нашему, роботов, наделенных способностью мыслить и говорить.

– Главное их достоинство в том, что я могу остановить их, когда угодно, – говорил обычно Гефест, посмеиваясь. – Жаль, нет у меня возможности делать то же самое с моей женой Афродитой. Будь я способен на это, включал бы ее по ночам, в постели, а выключал утром, едва она раскрывает рот.

В дверях появился карлик с горящим факелом.

– Мой добрый хозяин, – сказал он, – к тебе тут гостья, способная преисполнить тебя радости.

Он отступил, чтобы пропустить Фетиду. При виде гостьи Гефест действительно от радости едва не потерял голову: схватив свою палку из слоновой кости, он, хромая, поспешил ей навстречу.

– О Фетида, о свет очей моих, какое счастье видеть тебя здесь! Ты знаешь, как признателен я тебе и Эвриноме, спасшим меня от смерти в морской пучине, когда моя сука-мать сбросила меня с Олимпа.

– О дорогой Гефест, – сказала опечаленная Фетида, ласково обнимая Гефеста, – боюсь, что пришло время мне просить у тебя, умелец, помощи…

– …Ты только прикажи, о Фетида, и я с радостью, как всегда, выполню твое повеление, – почтительно отвечал ей бог.

– Тебе, вероятно, известно, с каким отвращением согласилась я на супружество с Пелеем, взявшим меня силой, – сказала Фетида краснея. – Но этого пожелал великий Зевс, и я никак не могла уклониться от его неправедной воли.

– Мне ведомо, дорогая, как ты страдала, и с того дня я всеми силами души возненавидел Пелея, хотя порой, к собственному своему удивлению, даже завидую ему, – признался неисправимый волокита Гефест.

– У нас родился прелестный ребенок, которого я нарекла Ахиллом, – сказала Фетида, начав свой рассказ, пожалуй, слишком издалека. – Едва малыш научился ходить, я отнесла его на гору Пелион и доверила заботам Хирона, который мог дать ему все полезные знания. Добрый кентавр вскормил его костным мозгом льва и медвежьим жиром, и ребенок вскоре стал таким сильным, что уже в шесть лет убил своего первого вепря. Но Калхант предсказал, что сын мой погибнет в сражении. И я, чтобы не пустить Ахилла на войну сменила ему имя и, переодев в женское платье, спрятала его среди дочерей царя Ликомеда.

– Мне эта история известна, – прервал ее Гефест, – но слышал я, что сам Ахилл рвался в битву против Трои.

Признаюсь, Фатум спросил его, какая жизнь ему больше по душе – долгая и скучная или короткая, но славная…

– …И Ахилл выбрал славу, – заключил Гефест.

– Совершенно верно. Но сейчас он находится в Троаде и предается отчаянию, ибо Гектор, сын Приама, убил самого близкого его друга, а враги похитили его оружие – дар богов его отцу.

– Твоему горю можно помочь, о моя милая Фетида, – утешил ее искусный мастер. – Сейчас я выкую для Ахилла новое оружие и доспехи – еще более прочные и прекрасные, чем те, что боги подарили на свадьбу Пелею. Если бы я мог отвести от него смертельную опасность, я и это сделал бы с радостью, но, поскольку я не наделен такой силой, пусть хоть доспехи Ахилла будут достойны его доблести.

Прежде чем приступить к работе, хромоногий бог схватил лемносскую губку и отер ею пот со лба и косматой груди. Служанки поднесли ему серебряный ящик, из которого он вынул золотые щипцы и молот. Удары молота разнеслись под бронзовыми сводами, как колокольный звон, и чем сильнее стучал бог по наковальне, тем светлее и радостнее становилось его лицо. А механические девы носились взад-вперед по кузнице: раздували мехи, раскаляли горны, плавили олово в тиглях, выливали в формы золото и серебро.

Первым делом бог огня принялся за щит: он сделал его пятислойным – два слоя из бронзы, два – из меди и один – из золота. Рисунки на центральном круге изображали Вселенную – с солнцем, луной, морем, небом, землей и созвездиями. Звезды Большой Медведицы располагались вокруг большой звезды (не Полярной ли?), которая «единая чуждается мыться в волнах Океана»[86]), то есть одна из всех никогда не скрывается за горизонтом. Затем Гефест изобразил на щите сцены из жизни двух городов: одного – мирного, другого – охваченного войной. В первом можно было увидеть брачные пиршества и праздничные шествия; во втором, осажденном, как Троя, в первых рядах нападающих выделялись позолоченные Арес и Афина. В круге, окаймлявшем центральную часть щита, Гефест воспел мирную сельскую жизнь, изобразил пахарей, жнецов и крестьян, собирающих виноградные гроздья. Затем шли сценки из жизни скотоводов – пастухи отражали нападение двух львов на стадо волов; юноши и девушки плясали там перед крестьянским домом. Все это он обрамил широким серебряным ободом, являвшим собой реку Океан.

Когда я был мальчишкой, учеником младших классов гимназии, описания Ахиллова щита привели меня в такой восторг, что я изобразил его на куске картона и подарил учительнице. Она, в свою очередь, передала его директору, и, к великой моей гордости, было решено выставить мой щит в актовом зале. Может, он и до сих пор там?!