Елена, любовь моя, Елена! - [28]

– Прощай, любовь моя! Это было прекрасно. Но, прошу тебя, никому ничего не рассказывай.

Анхис поклялся своей честью не раскрывать секрета, но на следующий же день, услышав в кабачке, как один пьянчуга расписывает прелести какой-то местной девчонки: «Иппаса у нас первая красавица, а в постели что твоя Афродита!» – возмутился:

– Не говори глупостей! Я спал и с той, и с другой и могу заверить: никакого сравнения!

Лучше бы Анхису промолчать. Услышав его похвальбу, Зевс света не взвидел от ярости (и от зависти тоже) и в наказание ударил в него молнией. Анхис остался жив только благодаря Афродите – покровительнице своих любовников: она умела отводить от них удары молний. Но, несмотря на помощь богини, бедняга от испуга согнулся в пояснице – да так и остался на всю жизнь согнутым. После этого союза как раз и родился Эней.

Но вернемся на поле брани. В тот день и боги, и смертные передрались не на шутку: даже Зевс не выдержал и на несколько мгновений сам ввязался в схватку, когда увидел, что опасность угрожает одному из его смертных сыновей, а именно – ликийцу Сарпедону.

На помощь Энею, которого чуть было не прикончил Диомед, бросились Аполлон и Арес. Аполлон, услышав вопли Афродиты, первым делом подменил героя его двойником, сделанным из облака, затем, взвалив настоящего Энея на плечи, вынес его с поля боя. Арес же привел с собой свою семью в полном составе: сестру Эриду – богиню раздоров, сыновей, звавшихся Ужасом и Страхом, а также дочь Энио в пропитанном кровью плаще.

Этот «меднобронный» бог Арес был, я бы сказал, древнейшим культуристом, этаким клубком мышц, грубой силы и жестокости. Кровь на Ареса действовала как наркотик: при одном ее виде в глазах бога появлялся жадный блеск. Делая все, чтобы не прекращалось сражение, он мог даже помочь врагу – вдохнуть жизнь в погибшего, привести в чувство, заставить вновь взяться за оружие – только для того, чтобы тут же убить его снова.

В лагере противника яростно бились на стороне ахейского воинства – обе до крайности распаленные – Афина и Гера. Гера, мчащаяся на серебряной колеснице, запряженной парой вороных коней, чем-то напоминает мне одну из вагнеровских героинь. Она орала, как одержимая, охаживала коней золотым кнутом и размахивала серебряным копьем с огромным, сплошь усыпанным алмазами наконечником. Более практичная Афина одолжила у Аида его знаменитый шлем-невидимку и все сметала на своем пути, не показываясь противнику.

Диомед же, не довольствуясь тем, что уже скрестил оружие с Афродитой и Аполлоном, решил схватиться с самим Аресом и, к своему великому удивлению, после нескольких выпадов ухитрился ранить его в пах. По словам Гомера, Арес от боли взревел так, как могли бы взреветь одновременно девять или десять тысяч воинов.[54]

Чем мне нравятся греческие боги, так это своей приземленностью. Они не только всесильны и всеведущи, как боги других религий, но еще и страдают, радуются, орут и сердятся, как участники общего собрания жильцов многоквартирного дома. В известном смысле боги классической мифологии мало чем отличаются от святых моего детства, к которым я обращался с молитвами, когда жил в Неаполе – хотя бы от того же св. Януария, однажды вдруг закапризничавшего в день, когда ему полагалось явить чудо, и потому наслушавшегося немало упреков от верующих; или от св. Антония, который всыпал розог св. Януарию только за то, что чудо он явил в другой, а не в назначенный день[55] – и тот, и другой, можно сказать, прямые потомки гомеровских богов – вспыльчивых, но отходчивых, яростных и в то же время человечных. Даже каноническое христианство с его Адом, Чистилищем и Раем в значительной мере унаследовало наивность и антропоморфизм греческих мифов. В Неаполе и по сей день главные святые подразделяются на категории в зависимости от их компетенции, и если нужно испросить у них помощи, то с молитвой обращаются к тому святому, который особо отличился именно в интересующей вас области: св. Лючия помогает страждущим болезнями глаз, св. Антоний исцеляет больных животных, св. Христофор покровительствует путешественникам, св. Паскуале скрепляет помолвки и так далее, вплоть до св. Кира, «ведающего» внутренними болезнями и вообще всякими недомоганиями.

Второй день битвы оказался для Леонтия более удачным, чем первый: он никого не убил, но и сам не был даже ранен, а главное – его не рвало при виде крови. И вечером, у костра, он рассказал по меньшей мере десять раз кряду, как ему удалось отразить нападение гиганта-троянца ростом не меньше метра и восьмидесяти сантиметров.[56]

– Я уже собрался прикончить его, просунул даже меч ему под щит, но пущенная кем-то стрела поразила его на мгновение раньше! Вот жалость! Еще секунда, и я убил бы своего первого троянца!

– Да, он вел себя молодцом, – подтвердил Гемонид, на чьей совести и была, между прочим, та самая таинственная стрела.

– Агамемнон объявил, – продолжал Леонтий, – что по соглашению с противником два дня и две ночи сражений не будет, надо предать земле погибших. Мы можем воспользоваться этим и сходить к оракулу Аполлона Фимбрского.

Решение проконсультироваться у оракула они приняли после разговора с неким Артинеем, их соседом по палатке, производившим впечатление человека себе на уме и не любящего болтать лишнего.