Елена, любовь моя, Елена! - [17]

– Вот что сказал пастырь народов Агамемнон: «О, ахейцы, много лет прошло в тщетных попытках разрушить стены Трои. Многие из нас погибли в этой войне, многие остались без ног или без рук. Дерево наших судов уже начало гнить, канаты совсем истрепались, а там, на далекой родине, наши жены выходят на берег, надеясь увидеть паруса – те самые паруса, что девять лет назад унесли отцов от детей. Мы потеряли надежду завоевать Илиум, город с широкими улицами, и теперь нам остается одно: либо всем умереть ради прекрасных глаз Елены, либо погрузиться на наши черные суда и возвратиться к родным домам, где мы впервые увидели свет».

По толпе пронесся взволнованный ропот.

– Можете мне поверить, друзья, – продолжал Ариакс, не успел Агамемнон окончить свою речь, как все до единого собравшиеся ринулись к кораблям. Присутствовавшим при этом показалось, будто гигантская волна, о которой складывали легенды,[35] вновь отхлынула от Феры. Все возопили: «Домой! Домой!». И на радостях стали обниматься и плакать. Я тоже кричал и плакал. Действительно, если за девять лет нам не удалось завоевать Трою, то кто сказал, что мы завоюем ее именно теперь, на десятом году войны?!

Чья-то брань заглушила эту последнюю фразу: один из только что вошедших был не согласен с Ариаксом:

– Да что ты знаешь о войне, несчастный трус! Ты, который на протяжении девяти лет только и делал, что показывал врагу свой зад?

Ариакс попытался протиснуться сквозь толпу, чтобы сцепиться с провокатором, но оказался лицом к лицу с самим царем Итаки Одиссеем. Герой сжимал в правой руке скипетр Агамемнона, и это означало, что он, Одиссей, назначен теперь военачальником ахейцев. А на случай, если скипетра окажется недостаточно, группа итакцев, среди которых находился и гигант Еврибат, была готова заставить всякого отнестись к нему с должным почтением.

– Но Агамемнон сказал… – попытался возразить Ариакс.

– Агамемнон просто хотел испытать ахейцев, узнать, сыщутся ли среди них трусы вроде тебя, готовые клюнуть на приманку. Если кто-нибудь еще сомневается в этом, пусть выйдет: я с удовольствием прикончу его собственными руками.

Но тут раздался чей-то голос:

– Я не верю тебе, Одиссей, и никогда не поверю, что бы ты ни говорил, и сегодня, и вообще!

Всех ждала очередная неожиданность: на авансцену вышел новый персонаж. На сей раз публика увидела низкорослого неуклюжего воина с головой, по форме напоминающей грушу. Он был горбат и колченог, а в довершение всего на голове у него, как раз на самой макушке, торчал жиденький хохолок. Звали чудака Терситом. Все встретили его дружным смехом: очевидно, он был хорошо знаком завсегдатаям этого заведения.

– Ты кто? – спросил Одиссей.

– Я тот, кто не верит тебе, – ответствовал ему Терсит с церемонным поклоном, вызвавшим, естественно, новый взрыв смеха. – Но не потому, что я верю твоему свояку Агамемнону – этому ворюге, а потому, что нельзя доверять такому человеку, как ты, лжецу, который без обмана дня не проживет, и был обманщиком еще во чреве матери. Ты же не способен ни на единое слово правды, пусть даже самой невинной!

– Грязная тварь! Как ты смеешь обзывать ворюгой вождя народов? – закричал Одиссей, желая поставить на место этого урода и в то же время узнать, какими такими делишками запятнал свою честь Агамемнон за последнее время.

– Я действительно назвал его ворюгой, да простят меня остальные воры! – тотчас же откликнулся Терсит. – Атрид не просто вор, он всем ворам вор. Его шатры забиты бронзой, ему доставляют больше женщин, чем он способен использовать. Да еще попробуй угоди нашему вождю! Ему подавай самых красивых и молоденьких. А кто должен отыскивать их? Мы, клянусь Зевсом, мы, ахейцы! Кто раздобывает ему золото? Опять же мы, ахейцы, нападающие на ни в чем не повинных людей и убивающие их, чтобы отнять у них золото и принести добычу Агамемнону. Для него самого, бедняжки, это слишком утомительное занятие! А теперь мы должны еще взять Трою, потому что только тогда он сможет заполучить много золота и девушек, которых ему так недостает!

– Молчи ты, мерзкое насекомое! Молчи, если не хочешь сию же минуту расстаться с жизнью! – вскричал Одиссей.

Но ни угрозы Одиссея, ни его авторитет не произвели на Терсита никакого впечатления. Выйдя на середину круга, уродец медленно обвел взглядом слушателей, словно призывая их к тишине, и, понизив голос, продолжал:

– Братья, заклинаю вас, не верьте ему! Если Одиссей скажет, что вы живы, не верьте. Если Одиссей скажет, что у каждого из вас по две руки и по две ноги – пусть даже вам мнится, будто так оно и есть, – не верьте. Если Одиссей скажет, что высоко в небе светит солнце… не верьте – значит, сию минуту пойдет дождь. А если, выйдя отсюда, вы действительно увидите солнце, все равно не верьте. Можете не сомневаться, он бы этого не говорил, если бы не держал в уме какой-нибудь гнусный план!

– О, подлейший из подлых, о, змеиное жало, о, коровья лепешка, о, блевотина старого пьяницы! – вскричал Одиссей. – Да пусть Телемах никогда больше не назовет меня отцом, если я не расколошмачу твой горб, не втащу тебя за уши голым на корабль: там ты у меня поплачешь!