Елена, любовь моя, Елена! - [10]

– Как же, о бог, простой бедный пастух может судить о таких красавицах!? – пытался увильнуть от ответа юноша. – Если я даже присужу приз одной из них, кто оградит меня от гнева двух других? Нет, нет, не мне быть судьей в споре между прекраснейшими богинями: пожалуй, я разделю яблоко на три равные части и каждой из низ поднесу по дольке.

– О юный Парис, – гнул свое Гермес, на сей раз назвав пастуха его настоящим именем и потрясая кадукеем,[20] – ты не смеешь ослушаться приказания Зевса-тучегонителя! И я ничем не могу помочь тебе в этом трудном выборе. Внимательно посмотри на них, если хочешь – потрогай их даже руками, но скажи все же, кто – Афина, Гера или Афродита – кажется тебе достойной приза!

Между тем богини, каждая на свой лад, старались завоевать его благосклонность. Чтобы выглядеть более привлекательными, они искупались в светлых водах родников, бьющих на горе Иде, и теперь вертелись вокруг Париса, подступая все ближе, завораживая его и опьяняя незнакомыми ароматами. От металлически холодных взглядов и сверкающего на солнце шлема Афины исходило мощное сияние. Величественная лилейнорукая Гера стала спиной к солнцу так, чтобы лучше высвечивались ее пышные формы. Афродита же облачилась в специально сшитую для такого случая орами и харитами тончайшую тунику, переливавшуюся всеми цветами радуги. Справа в тунике от плеча до щиколоток был разрез, оставлявший неприкрытым один бок богини и ее ногу.

– Мне как о них судить – вот так, когда они одеты, – спросил Парис дрожащим голосом, – или можно видеть их голыми?

– Никаких проблем! – ответил бог. – Если пожелаешь, они разденутся.

Афродиту упрашивать не пришлось: она тотчас развязала ленточку на плече, и туника соскользнула к ее ногам. На обнаженном теле богини остался лишь поясок.

У Париса дух захватило.

– Сними пояс! – воскликнула Афина.

– А ты сними шлем, – парировала ее выпад Афродита, – тогда не будешь казаться такой высокой!

Хочу сразу же прояснить вопрос о поясе: это была шелковая повязка, обладавшая волшебной силой. Кто бы ни увидел Афродиту в этом пояске, сразу же в нее влюблялся. На поясе были изображены все формы обольщения: Нежность, Нетерпение, Интимная близость, Привлекательность и Любовные речи. Афродита никогда его не снимала – даже когда ложилась в постель (ясно же, что в постели он был ей особенно нужен!). Вот и теперь, стоя перед Парисом – поясок-то ей пришлось все-таки снять, – она не выпускала эту драгоценность из рук, опасаясь, как бы кто-нибудь ее не похитил.

– О богини Олимпа! – воскликнул юный пастух, и лицо его стало белее, чем туника жрицы храма Афродиты в день ее посвящения. – Боюсь, что судить о вашей красоте – дело для меня непосильное. Но раз уж посланец богов говорит, что я не смею уклоняться, прошу вас: помогите мне сами. Пусть каждая из вас приблизится ко мне, и пока я буду ее разглядывать, две другие должны отойти в сторонку, чтобы я мог сосредоточить свое внимание на той, которая ближе. Так и сделали. Первой выступила Гера:

– Гляди хорошенько, о смертный! – сказала богиня. – И знай, если присудишь яблоко мне, я сделаю тебя самым могущественным и самым богатым человеком во всей Азии. Ты станешь властвовать на земле и на море, и люди будут трепетать при одном упоминании твоего имени!

Внушать трепет врагам, господствовать над Азией и заставить соседей признать главенство Трои было бы верхом мечтаний для царского сына, но не очень прельщало простого пастушка Париса, не знавшего не только, кто его родители, но и что такое Азия.

Второй подошла к нему Афина.

– О юный Парис, – сказала она, – ты силен и мудр, но все же ты не сильнейший и не мудрейший. Если присудишь яблоко мне, я сделаю так, что ты будешь выходить победителем из любых битв и навсегда запомнишься людям как самый умный из смертных.

«Самый умный? – подумал Парис, не вполне сознавая смысл сказанного. – А что значит – быть самым умным? И что это еще за битвы, в которых мне доведется одерживать победы? Не представляю, какие-такие битвы могут меня ждать».

Короче говоря, посулы Афины показались ему не очень-то заманчивыми.

Наконец наступил черед Афродиты. По мере того как богиня приближалась к Парису, сердце у него билось все сильнее, он даже почувствовал что-то вроде легкого недомогания, какое-то странное томление: зародившись в мозгу, оно медленно разлилось по всему телу.

– О Парис, ты мне нравишься! – сказала богиня и пристально посмотрела ему в глаза, так, словно не ему, а ей предстояло вынести свое суждение.

– Нравлюсь? Тебе? – пролепетал Парис.

– Да, и даже очень, – продолжала богиня. – Думаю, ты и сам догадываешься о своей красоте. И все же спрошу: хотел бы ты быть еще красивее? Хотел бы ты, чтобы женщины падали к твоим ногам? Так вот, если ты отдашь яблоко мне, я сделаю тебя самым желанным мужем на земле и дам тебе в жены Елену из Спарты – красивейшую женщину из всех, какие только видел кто-либо под сводами Урана!

Вот это уже было нечто конкретное: ему предлагали женщину, которую можно было взять к себе в постель!

– А какая она, эта Елена? – спросил, охваченный нетерпением, Парис.

– Лицо у нее благородное и нежное. На свет она появилась из лебединого яйца, ее отец – Зевс, мать – ослепительно-белая Леда. И еще у нее длинные шелковистые белокурые волосы, глаза – синее горных озер Парнаса, а бедра словно специально созданы для ласк настоящего мужчины. Сосцы ее грудей – как налитые солнцем виноградины, а грудь нежна и тепла, как…