Элементали - [10]

– Что ж, надеюсь, ты хотя бы получаешь с этого большие вычеты.

Дофин неловко поерзал.

– В некоторых случаях да, – в части, которая регулируется законами о кампании. Нужно быть осторожным.

– Ты хочешь сказать, что даешь ему больше, чем разрешено законом?

Дофин кивнул.

– Все не так просто. На самом деле Ли дает ему деньги. Я отдаю ей, она передает Большой Барбаре, а Большая Барбара зачисляет на общий счет, и Лоутон снимает. Они очень щепетильно относятся к фондам кампании. На самом деле я не делаю вычетов на сумму больше, чем несколько тысяч. Но, – он улыбнулся, – я счастлив, что так поступаю. Было бы неплохо иметь тестя в Конгрессе. Разве ты не будешь с гордостью рассказывать друзьям, что твой отец состоит в Палате представителей?

– Карьера Лоутона никогда не была для меня источником особой гордости, – сухо ответил Люкер. – Как жаль, что я не родился с твоими деньгами. Меня бы не поймали на перечислении средств на кампанию Лоутона МакКрэя.

Он взял Индию на руки и отнес в ближайшую из двух отведенных им смежных спален. Вернувшись, Люкер обнаружил, как Дофин накрывает клетку Нэйлза.

– Ты еще не хочешь идти спать, верно? – спросил Люкер.

– Но мне нужно, – сказал Дофин. – Сегодня был долгий день, тяжелый день. Завтра тоже будет долгим, мне уже надо быть в постели, но я здесь. Останься и поговори со мной, если хочешь. Ты не часто бываешь здесь, Люкер.

– Почему бы тебе с Ли не приехать ко мне в Нью-Йорк? Я могу вас принять – или снимете отель. Ли смогла бы почувствовать, что значит делать покупки в настоящих магазинах, а не из каталога.

– Уверен, ей бы понравилось, – мягко сказал Дофин. – Я бы приехал к тебе, но мама…

Люкер кивнул.

– Если бы мама не была такой занозой, – закончил Дофин смелее. – Мы не могли просто так уехать. Я предлагал Ли поехать повидаться с тобой, но она решила остаться со мной. Ей и не нужно было, но я был рад, что она осталась. Ли очень сильно помогала, хотя всегда притворялась, что просто мешает и что маму терпеть не может…

Люкер любезно позволил Дофину продолжить, рассказать о Мэриэн Сэвидж, о ее болезни, о ее смерти. Скорбящий сын описал подробности ухудшения состояния матери, но ни разу не упомянул о своих чувствах. Люкер подозревал, что Дофин в своей скромной манере считал, что они не имели никакого значения в свете ужасающего, ошеломляющего факта смерти. Но искренняя любовь Дофина к своей жестокосердной, неуступчивой матери невидимым шлейфом тянулась за каждой произнесенной им фразой.

Ночью дом затих. Скрипы раздавались в коридорах, словно шаги заблудших, окна потрескивали в рамах, фарфор побрякивал в шкафах, картины на стенах внезапно покосились набок. В это время двое мужчин пили портвейн, Дофин говорил, а Люкер слушал. Последний очень хорошо понимал, что у Дофина больше не было друзей-мужчин, одни деловые партнеры, и те подхалимы, которые заводили с ним дружбу из-за денег или привилегированного положения. Люкер любил Дофина и знал, что помочь тому могла только возможность выговориться. У бедняги не было никого, кому он мог бы излить душу, и, хотя он доверял и любил и Ли, и Большую Барбару, застенчивость Дофина не могла противостоять их сокрушительной болтливости.

К половине третьего Дофин истощил запас горя, накопившийся за этот ужасный день, хотя Люкер был уверен, что он полностью возобновится за завтрашний и все последующие дни. Люкер перевел разговор на менее печальные темы: ход избирательной кампании Лоутона МакКрэя, вероятность появления москитов в Бельдаме и недавняя фото-командировка Люкера в Коста-Рику. Вскоре стало ясно, что им пора отправляться спать: Люкер уже свернулся в углу дивана и игрался с пустым липким стаканом.

– Еще? – спросил Дофин, подняв свой.

– Лучше убери, – сказал Люкер. Дофин отнес оба стакана в темную кухню, а Люкер закрыл глаза, ожидая прихода зятя – он надеялся, что Дофин поймет: пора ко сну.

– Что это? – спросил Дофин таким тоном, что Люкер моментально открыл глаза. Дофин стоял у длинного стола, держа в руках стопку миллиметровок и наклоняя их к свету.

– Это Индия рисовала днем, незадолго до твоего возвращения из Пенсаколы. Так странно, она…

– Почему она это нарисовала? – спросил Дофин с заметной – хоть и необъяснимой – болью.

– Не знаю, – растерянно ответил Люкер. – Она рисовала это, когда…

– Когда что?

– Когда Ли рассказывала нам историю.

– Какую?

– Которую ей рассказала Одесса, – уклончиво ответил Люкер. Дофин понимающе кивнул. – И она сказала, что это не ее рисунок, сказала, что карандаш сам нарисовал. Совсем странно то, что это совсем не похоже на стиль Индии. Она никогда не рисует ничего настолько детального. Я сам видел – Индия рисовала в блокноте, карандаш двигался с запредельной скоростью, а она даже не смотрела. Я думал, она просто рисует каракули. Если бы я не знал Индию, сказал бы, что она лжет, что это кто-то другой нарисовал, а она просто черкала на другой странице…

Дофин быстро перелистал оставшиеся листы.

– Все остальные страницы пустые.

– Я знаю. Рисовала она, но я правда не думаю, что осознанно. Взять тех же кукол…

– Это не куклы, – сказал Дофин с какой-то резкостью.