Элементал и другие рассказы - [64]

Он выбрался из кровати, как лунатик, и про­брался на цыпочках к двери; его голосовые связки болели от желания заговорить. Но время для слов было неподходящим. Он должен быть уверен.

Гостиная представляла собою куб черноты, но чувство отчаянья ударило его, как ледяной взрыв с поверхности глетчера. Над его столом возвышалось белое очертание, как снежная плита на горном склоне. Чудо, любовь, потребность в защите, в комфорте — всё исчезло, накрытое волной чистого ужаса, особенно когда исчез свет, и комната по­грузилась во мрак. Он закричал: «Нет... не здесь!» — затем, как слепой, стал тыкаться по комнате в судорожных поисках выключателя. Чашка с блюд­цем упали на пол, и книга сползла со стола, затем свет включился, и он примостился за стулом, слишком испуганный, чтобы поднять взгляд, слишком парализованный страхом, чтобы двигать­ся.

Знакомое окружение постепенно помогло ему вернуть самообладание, и он, наконец, сумел вы­прямиться и оказался лицом к лицу с неприятной правдой. Он был трусом. Мечтателем, который дрожит, когда его мечта становится реальностью.

Комната была опрятной. Разбросанные клочки бумаги были собраны вместе и аккуратно сложены на столе. Его ботинки были вычищены и поставлены рядом с его любимым креслом. Разные предме­ты одежды, которые он оставил висеть на спинках стульев, были сложены и лежали на обеденном сто­ле; разбросанная мелочь расставлена ровными ря­дами на каминной полке. Рисунки, которые он ис­портил и отшвырнул в сторону, были разглажены и теперь украшали верхнюю панель телевизора. Только разбитые чашка и блюдце оказались не на месте. Осколки фарфора были немым свидетельст­вом того, что работа не закончена, что она была неожиданно прервана.

Питер в страхе оглядел комнату; он знал, что она всё ещё здесь, скрываясь от него, или будучи слишком застенчивой, чтобы выйти наружу и показаться.

— Послушай меня, — он говорил мягко; его глаза « стреляли» из одного угла комнаты в другой. — Послушай меня. Ты должна забыть прошлую ночь. Тогда всё было иначе. Сельский сад в лунном свете — ты принадлежишь ему. Понимаешь это? Ты при­надлежишь старому саду и деревянной скамейке. Но не этому месту. Боже мой, — не этому. Это ме­сто, где я живу и работаю. Ты не будешь здесь сча­стлива.

Звук его голоса затих, и несколько минут стояла успокоительная тишина, а затем из зала едва до­неслось нечто подобное девичьему хихиканью. Возможно, он был тем самым влюблённым, кото­рый сделал настолько абсурдное и возмутительное утверждение, что возлюбленная теперь дразнит его радостно и легкомысленно. Он чувствовал себя че­ловеком, поднёсшим огонь к сухому стогу сена. И вот он зажег роковую спичку. И теперь уже он не мог контролировать пламя.

— Пожалуйста, — прошептал он, — ты должна попытаться понять. Когда я сказал, что люблю те­бя, я имел в виду, что мне жаль...

Нечто зашевелилось за пределами его поля зре­ния, и, когда он стал вертеть головой, то увидел белое платье, исчезающее в двери его спальни. Затем послышался звук встряхиваемой простыни, взбиваемой подушки и, что хуже всего, негромкое радостное жужжание. Он распознал мелодию. Это была песня «Зелёные рукава».

Он сел на стул, чтобы провести так остаток но­чи. Его испуганный взгляд перебегал от двери в спальню к входу в зал, затем он стал осматривать кухню, совсем как голодный кот, который пытает­ся одним разом найти сразу три мышиных норки. Ближе к рассвету уставший мозг взбунтовался, и он заснул, и проснулся с воплем, когда пронзи­тельная боль обожгла его лоб. Когда он в испуге обернулся через плечо, он увидел стройную белую фигуру, выскальзывающую в зал. Он поднялся и посмотрел в зеркало над камином. На его лбу ос­тался красный отпечаток пары губ. Так он получил свой первый поцелуй.

— Иди ты к чёрту, — пролаяла телефонная трубка.

— Но, Кэтрин, — умолял Питер, — ты должна прийти. У меня... у меня полный бардак.

За две мили отсюда Кэтрин развалилась на сво­ей кровати, помахивая руками с только что на­крашенными лаком ногтями.

— Я пластмассовая игрушка в белом парике, — ты помнишь?

— Прости меня за это. Но ты единственная, кто может мне помочь. Если она увидит тебя, то, воз­можно, поймёт, что у неё нет никакой надежды, и уйдёт.

— Послушай-ка, — Кэтрин села и сжала теле­фонную трубку крепче, — насколько я понимаю, у тебя там какая-то шлюха, и я, по-твоему, должна вышвырнуть её?

— Не совсем так, — Питер тревожно посмотрел в сторону кухни. Звуки оттуда говорили, что для него готовился завтрак. — Когда я сказал «она», на самом деле я имел в виду «оно».

— Оно! — словесная пуля ударила ему в ухо. — Ты пытаешься шутить?

Он яростно замотал головой.

— Поверь же мне, нет ничего забавного в том, что здесь происходит. Пожалуйста, приезжай, и я постараюсь всё тебе объяснить.

Кэтрин бросила трубку, и новый звонок зажуж­жал, как разъярённая оса или предсмертный хрип надежды. С дрожащим вздохом Питер оглядел комнату; в квартире уже царила атмосфера полно­го порядка. Все подушки были взбиты; его рабочий стол напоминал хорошо оборудованную канцеляр­скую конторку, а на блокноте лежал цветок розы.

Осмелев, он пробрался в кухню и издал вздох облегчения, когда увидел, что никакой еды там не было приготовлено. Это, скорее всего, было не в её силах, но на столе стоял поднос с тарелкой, ножом и вилкой, чашкой с блюдцем, и электрический чайник стоял себе спокойно на газовой плите. Ни­что не указывало на чьё-либо вторжение, но что-то очень холодное прикоснулось к его руке, и он стремглав побежал в ванную — единственное ме­сто, как подсказывал ему инстинкт, куда она ни­когда не войдёт. Он побрился, затем неторопливо принял ванну, а через некоторое время раздался мягкий стук в дверь, который могла бы устроить любящая жена, чтобы напомнить медлительному мужу, что завтрак готов, и ему следует поторо­питься, иначе еда испортится. Он причесался и заметил, что красный знак от её губ начал исче­зать, но он всё ещё ощущал лёгкий холод на левой руке, и он снова вздрогнул, когда деликатный стук повторился.