Электричество - [2]

Одна велосипедная шина, пусть даже латаная-перелатаная, сберегает подошвы башмаков. Из рваных шин делают подошвы, а когда они снашиваются до дыр, их выбрасывают на опушку леса. Если кто-нибудь работает в лесу, но не запасся теплой одеждой, он разводит себе из них костер и греется. Одно переходит в другое, одно в другое, пока не теряется из виду.

На приезжих выцветшие спецовки, куда только подевалась их былая голубизна. На обед холодную картошку в мундире они заедают свекольным мармеладом. Они роют ямы вдоль дороги: один-два кубометра пустоты в земной коре тут же заполняются воздухом, а кучи выброшенной ими земли теснят лесной кислород. Там, где одно, нет места другому. В ямы, просмоленными концами вниз, они ставят столбы, снова засыпают ямы землей, и воздух вновь должен отступить. Вечный круговорот.

У одного из них что-то случилось с ногами. Он совершил скачок назад в царство зверей: к своим деревянным башмакам он пристегивает железные когти и карабкается вверх, туда, где когда-то была верхушка дерева. Гуси ковыляют к могиле Адольфа Шедлиха, щиплют бегонии, удобряют зеленым кизяком пеларгонии: старый Адам совсем позабыл о них.

А тот, что с когтями на ногах, прикручивает к верхушке обструганного дерева фарфоровую крону. Каждые пятьдесят метров — столб, и так полтора километра, до самой деревни; старый Адам сам видел.

Два дня никого не было, а потом они вернулись по воздуху, наподобие цирковых акробатов, и теперь по лысым столбам до самого хутора протянулись две тоненькие колеи — для того, кто должен прийти.

В его лексиконе, наряду с другими новыми словечками, утвердились изоляторы. За ужином он произносит это слово громко, во всеуслышание. Семейство дивится. Изоляторы, конечно, можно было бы назвать руками столбов, которыми лысые сосны протягивают друг другу провода. Но ведь каждое новое изобретение обогащает словарную копилку человечества новыми словами и понятиями, и кто чурается их, кажется смешным. Ну можно ли назвать электричество каким-нибудь из уже имеющихся слов, какой-нибудь светоносной силой?

Он крепко заинтересовался электрическими проводами. Когда линию тянули в деревню, его это не трогало: деревенские и без того любили поважничать — и то у них, и се. Что ж, торчать, что ли, под окном какого-нибудь толстосума и таращиться на яркий свет? А теперь деревенские уж не смогут дразнить хуторских керосинными душами. Старый Адам проникся уважением к новому правительству.

Три дома, четыре сараям — вот и весь хутор. К каждой постройке спереди приштукатурили по паре изоляторов. Два дня спустя все дома оказались соединены проводами, связаны друг с другом, как собаки в своре.

Приезжие ползают по чердакам, орудуют в комнатах. У дома появились железные внутренности. Трубки из белой жести спускаются по стенам, извиваются в углах и кончаются посреди потолка. Из этих жестяных трубок в ожидании ламп наподобие развязанных шнурков свешиваются оплетенные провода.

Корявым большим пальцем он нажимает на выключатель, и лампочка вспыхивает. Случилось нечто чрезвычайно важное: два нервных волокна связали хутор с большим миром, и старый Адам верит в свет.

Вечером в комнатах безбожно светло. Они еще раз зажигают керосиновые лампы и устраивают соревнование. Керосиновые лампы горят на всю катушку, аж коптят, но за маленькой электрической лампочкой им не угнаться. Темно-желтая уютность керосинового света уже никого не привлекает. Уютность — это просто-напросто недозрелая яркость, сопровождаемая запахом керосина. Электрическая лампочка — это солнце в доме, она побеждает. Внук считает волосинки на тыльной стороне ладони. Дочь находит, что не мешало бы заново побелить стены. Зять, экзаменуя новый свет, читает книгу о дизельных тракторах. Старый Адам с карманными часами в руках стоит перед счетчиком, пытаясь установить, сколько минут в киловатт-часе, шестьдесят или сколько-нибудь еще? От такого обилия света все здесь в хуторе немного ошалели.

Загадочная сила вливается в дом, но, пока нажатием на выключатель не впустишь ее в лампу, она никак не дает о себе знать. Что делает она, когда неподвижно таится в проводах? Хуторским ребятишкам охота потрогать ее. Вооружившись мокрой подпоркой для фасоли, они отправляются на гору к кладбищу. Шедлих-внук дотрагивается до провода.

— Ну как?

— Похоже на музыку.

Теперь очередь Адама-внука, но он ничего не слышит. Он туговат на ухо, ему надо бы дотронуться до обоих проводов сразу, подсказывают ему; он так и делает. Сыплются искры, зеленые, желтые, позже внук уверял, что были и красные. Подпорка летит в траву, а Адам-внук лежит рядом с обожженными ладонями. Ребята убегают; старик спешит на место происшествия, и на одолженной у Пфуля лошади мальчишку, потерявшего от страха дар речи, увозят в районную больницу.

Когда человеческие изобретения из-за неправильного с ними обхождения обращаются против человека, он предает их проклятию. Первый человек, Уран, проклял плененный им огонь, когда обжег на нем руки. Старый Адам не проклинает; он вспоминает свое детство.

Стояла осень, было уже холодно, они пасли коров деревенских богачей, развели костерок и грелись. Мальчишки соревновались, кто из них дольше выдержит над огнем. Он был самым маленьким, хотел показать себя и торчал над огнем, пока не затлели штаны. Он помчался сломя голову, и от ветра штаны занялись по-настоящему. Потом он лежал в траве, а остальные тушили пламя, посыпая ему задницу землею с кротиных куч. Остались ожоги, хотя их и не видно под штанами.