Электрические сны - [7]

Они прошли еще один перекресток, за которым дорога круто уходила вниз, к странным окраинам города. Клейн не понимал как, но он видел их в темноте. Искрящиеся, пульсирующие. Казалось, что вся материя, формировавшая окраины города, плывет, перетекает из одного состояния в другое. Даже озеро, черная гладь которого, преодолевая законы притяжения, поднималась капля за каплей к бездонному, несуществующему небу, к густому брюху бесконечной ночи. Оно глотало все, что попадает в него: озеро, деревья, почву, ближайшие дома, дороги. Небо пропускало все это сквозь себя и выплевывало назад густой слизью, неспешно стекавшей по невидимым границам подпространства назад, на землю, снова становясь водой озера, домами, дорогами, землей. Этот процесс рождал несильный, но свежий ветер.

«Что это такое, черт возьми?» – подумал Клейн, и женщина с зелеными глазами сказала, что Оз Литвак называет этот процесс новым двигателем для созданных в подпространстве миров.

– Вечным двигателем, – добавила она не оборачиваясь.

Клейн смотрел ей в затылок, сверлил взглядом. Сомнений не было – эта женщина может читать мысли. Его мысли. Она видит все, о чем он думает, слышит, чувствует. «Это еще хуже, чем камеры наблюдения, вживленные в мозг. Еще хуже, чем прогрессирующий проект «Амок» в правоохранительных органах».

– Думаю, «Амок» как-то связан с тем, что я могу читать твои мысли, – сказала зеленоглазая женщина.

– Как это? – растерялся Клейн.

– Талья Йоффе говорит, что когда-нибудь людям будут не нужны слова.

– Талья Йоффе?

– Она возглавляет проект «Амок», – женщина обернулась и заглянула, словно играя, Клейну в глаза. – Но ты ведь и так знаешь об этом. Верно?

– Так у тебя в голове тоже есть имплантат?

– Не такой, как у тебя, чуть более современный, но, в общем, да.

– А тот ребенок? Слепой мальчик?

– Он не слепой. Он видит. Не так, как мы, но видит.

– У него есть имплантат?

– Его поколению уже не нужны имплантаты.

– Что значит «его поколению»?

– Ты видел этого мальчика? Думаешь, он когда-то был нормальным человеком?

– Хочешь сказать, что над ним проводили какие-то эксперименты?

– Не над ним. Над его родителями. И не говори, что не слышал об этом.

– Я слышал только о проекте «Амок» и его модификациях.

– И для чего, по-твоему, создан «Амок»?

– Для снижения агрессии.

– Это для законников. Для простых людей разрабатывается другой вариант.

– Это просто сплетни.

– «Амок» для законников тоже был когда-то сплетнями.

– Никто не станет удалять людям отвечающие за удовольствие части мозга.

– Никто не говорит об удалении. Их могут просто заменить чем-то более рациональным. Как имплантаты у законников в голове. Разве пару веков назад кто-нибудь мог подумать о том, что такое возможно?

– Это другое.

– Почему? Люди сходят с ума от порнографии, наркотиков, алкоголя и насилия по телевидению. Гомосексуализм и проституция давно стали частью общества. Никто не хочет продолжать род, а если дети и рождаются, то у большинства обнаруживается целый букет отклонений в первые годы жизни. Это дегенерация, Хорас, и никто не сможет остановить распад естественным путем.

– Говоришь как безумный ученый.

– Я не ученый.

– Тогда что ты делаешь здесь? В этом подпространстве? С этими детьми? Ты ведь самая обыкновенная, верно? По крайней мере, родилась обыкновенной. И что это за дурацкое имя – Двадцатая? Тебе ведь дали его уже здесь? Как тебя звали раньше.

– Мое прошлое не имеет значения.

– Но ведь оно было.

– Я не хочу об этом говорить.

– И все-таки?

– Нет.

Они спустились по улице, остановились возле дома на краю искрящегося озера, плоть которого тянулась к несуществующему небу. Дверь была открыта. Внутри пахло кровью, пылью и разлагающейся плотью. Зеленоглазая женщина отвела Клейна в комнату, где лежал Чарльз Маривин – изуродованное тело, каким-то чудом продолжавшее жить, но когда Клейн вошел в комнату, Маривин смерил его трезвым, спокойным взглядом.

– Он упал на колени, – сказала Клейну зеленоглазая женщина. – Кости были раздроблены так сильно, что ноги пришлось удалить.

– Я вижу, – сказал Клейн, косясь на окровавленные обрубки, брошенные в темный угол комнаты. – Почему вы, черт возьми, не унесли их?

– Кого?

– Его ноги.

– Талья Йоффе не говорила, чтобы мы избавились от ног.

– Но ведь они гниют!

– Это просто еще один запах в череде других запахов. – В зеленых глазах женщины мелькнули сомнения. – Может быть, когда-то раньше, когда у меня еще было другое имя, я бы отнеслась к этому так же, как и вы, но сейчас… Сейчас это просто запах.

– А как же он? – Клейн кивнул, указывая на Чарльза Маривина.

– А что он?

– Он ведь как я. Он просто человек.

– Уже нет.

– Нет? – Клейн только сейчас увидел шрам на виске Маривина. – Вы что, вживили ему в голову какой-то имплантат?

– Боль была слишком сильной.

– И кто проводил операцию?

– Талья Йоффе.

– Ей место в тюрьме.

– Я сам попросил ее об этом, – тихо сказал Чарльз Маривин.

Клейн повернулся к нему.

– Я сам пришел сюда. Сам виноват в том, что упал с крыши. К тому же эти имплантаты не так уж и плохи, Хорас.

– Ты тоже умеешь читать мысли?

– Это интересно.

– Интересно? Тебе отрезали ноги, а ты говоришь, что это интересно?