Электрические сны - [65]

– Пойдем, – отвечаешь ты, и вы выходите.

* * *

Вспышки. Они повсюду. Гигантский корабль, куда вы прилетели, распускается, словно цветок, жизнь которого наблюдаешь изнутри.

– Он что, живой? – спрашивает сосед.

– Не будь дураком, Блейз, – говоришь ему ты.

Кто-то кричит, что это чудо. Кто-то читает благодарственные молитвы своим богам. Гигантский корабль принимает все новые и новые корабли-шлюпки, откуда выходят жители твоего города и окрестностей. Джили, Рендер, Сэнди, Мартон, Бестер, Карвин, Дейдра, Фиона – все, кого ты знал и с кем встречался почти каждый день, здесь. Снова вспоминаешь Эйлин, бродишь среди восторженных многотысячных толп и пытаешься найти ту, с кем готов был прожить одну из своих генетических жизней.

«Знаешь, Хасан, – сказал тебе как-то Блейз, – ты самый странный сосед из всех, кого я знаю». «Судьбу не выбираешь», – сказал ты или же одна из твоих генетических личностей. Иногда они обозначали свое присутствие настолько внезапно, что ты какое-то время не мог сообразить, чья память сейчас говорит твоими устами: твоя или же твоих прошлых жизней. Жизней, никогда не принадлежавших тебе, но всегда остававшихся твоей неизменной частью. Врачи назвали это «Феномен реинкарнации». Правда, вначале поставили более простой диагноз – шизофрения и раздвоение личности. Но личность у тебя всегда была одна, поэтому раздвоение пришлось исключить, как, впрочем, и шизофрению, но только чуть позже. Один умник из местной больницы три долгих года кормил тебя амиталом и прочими барбитуратами среднего и короткого времени действия, но в итоге решил, что это не помогает. «Ты безнадежно болен», – сказал он и посоветовал смириться. И ты смирился. Но люди, окружавшие тебя, не смогли. Их пугали твои внезапные воспоминания, настораживали, и они заставляли тебя продолжать лечение, не оставлять попытки исправить это. Но исправлять было нечего.

«Это всего лишь твоя генетическая память», – сказал седой профессор, закончив проводить тесты и анализы, которым, казалось, не будет конца. Он сказал, что это как наследуемые черты лица, только в твоем случае это еще и память. «Никто ведь не считает особенным тех, кто наследует длинный нос или большие уши?! – смеялся профессор. – Вот и ты нечто подобное». Ты поблагодарил его за проделанную работу и вернулся в свой город, а через год он выслал тебе свою книгу с автографом и благодарностью. Оказывается, ему присудили несколько наград в научной литературе за работу, где он попытался раскрыть твой феномен. Какое-то время пресса проявляла к тебе интерес. Спрашивали о твоих прошлых жизнях и жалели, что твои предки были не столь значительными историческими личностями, чтобы ты мог раскрыть затянутые паутиной времени исторические тайны. Но в итоге закончилось и это. Пресса назвала тебя шарлатаном, а критики буквально порвали на части старого профессора, сведя его в могилу.

С тех пор ты больше не лечился. Может быть, твои праправнуки и смогут избавиться от этого, но сейчас лечения не было. «А может, настанет день, и все мы станем такими, как ты, – сказал однажды Блейз. – Что если это не дефект, а всего лишь новый виток в эволюции?!» Ты посмотрел на него и подумал, откуда простой механик знает все это. «Откуда? – Блейз деловито ухмыльнулся и рассказал о студентке с факультета философии, с которой он спит. – Она хочет написать о тебе диссертацию», – сказал Блейз. Ты вспомнил старого профессора и сказал: «Не надо». «Да не волнуйся ты! – Блейз дружелюбно хлопнул тебя по плечу. – Она не хочет доказывать, что ты особенный. Она хочет доказать, что ты шизофреник». Он подмигнул и сказал, что она просила его договориться с тобой о встрече. Ты сказал «нет», а Блейз сказал, что в этом возрасте они такие знойные, что за проведенную с ними ночь можно позволить назвать себя шизофреником. Эйлин обиделась и ушла. «Иногда я тебя ненавижу», – сказал ты Блейзу. Он ушел поздним вечером, но Эйлин так и не вернулась. Ты позвонил ей на мобильный, послушал гудки и лег спать.

Ночью тебе снился топот копыт и звон сабель. Твои предки убивали людей. Рубили головы и конечности. Но знаешь, когда ты видишь все это на самом деле, чувствуешь это, проживаешь это, убийство не кажется таким уж аморальным поступком. По крайней мере, лучше убивать, чем переносить мучения и пытки. Как в той жизни, когда ты был арабским поэтом. Он любил женщин и опиум, но умер на столе для пыток. Попробуй переживи это, а потом осуди убийство. Нет. Ничего не выйдет. Это просто жизнь. Просто нравы. И детей твоих ждет то же самое. «А если у нас родится девочка?» – спросила тебя как-то Эйлин. «Не родится», – сказал ты, и генетическая память показала тебе десятки подобных историй. Женщины были красивыми и не очень, вы то лежали на персидских коврах, наслаждаясь яствами, то голодали в чердачных помещениях, стоимость проживания в которых была непосильной для тебя. Картины менялись, но суть оставалась одна. «И каково это? – спросила Эйлин. – Знать сотни женщин, помнить тысячи поцелуев». «На Востоке всегда придерживались строгих нравов, – сказал ты. – К тому же я никогда не был достаточно богат, чтобы купить себе невесту». «Ты врешь», – сказала Эйлин и поцеловала тебя в губы. У нее был маленький рот и острый язык. Темные глаза и длинные черные волосы. О вкусах, как говорится, не спорят, особенно если твоя генетическая память показывает сотни восточных красавиц, пленивших твое сердце. Иногда, занимаясь любовью с Эйлин, ты вспоминал тех бедняков, которые так и умерли, не познав женщины. Интересно, могут ли они видеть твою жизнь так же, как ты видишь их жизни? Испытывать то же, что испытываешь ты? Наверное, нет, ведь они – всего лишь твоя память. Как стихи на арабском, которые ты иногда читал Эйлин. Стихи из прошлого, рожденные в настоящем твоими губами. «Мои губы тоже кое на что способны», – сказала тебе как-то Эйлин, а ты сказал, что когда-то давно ее бы забросали за это камнями. «А сейчас забросают камнями, если я этого не сделаю», – улыбнулась Эйлин. «Всего лишь засмеют», – сказал ты, а поэт плакал, держа на руках мертвую девушку, растерзанную разгневанной толпой. И пальцы его путались в окровавленных волосах. И чей-то камень обезобразил ее красивый рот, превратив в кровавое месиво. И ничего не вернуть назад. «Всего лишь нравы», – сказал ты Эйлин, но так и не смог видеть ее рот пригодным для чего-то большего, нежели поцелуи, и неважно, насколько страстными были ночи. Поэт рыдал, и запекшаяся кровь в густых черных волосах его возлюбленной проводила незримую грань, перешагнуть которую невозможно. «А если Рендер расскажет тебе кое-что… – Эйлин поднялась на локтях, заглядывая тебе в глаза. – Мы ведь жили с ним больше года, и сам понимаешь… его нравы были немного другими». «У меня нет проблем с моими воспоминаниями, – сказал ты. – Они принадлежат мне, а не я им». «Значит, ты не отрубишь ему голову или что там отрубали в те времена?» Ты обнял ее и поцеловал в шею. Арабское солнце было красным, и черный жеребец нес тебя на восток. И женщина, красивая, как звезды на ночном небе, обнимала тебя, прижимаясь к твоей спине. «Однажды я украл свою возлюбленную», – сказал ты Эйлин. «А она хотела этого?» – спросила Эйлин. «Не знаю, – признался ты. – Она была женщиной и покорно принимала свою судьбу». «Это нечестно», – сказала Эйлин. «Она была не похожа на тебя», – соврал ты. «Значит, меня бы ты воровать не стал?» «Еще как стал бы!»