Электрические слезы - [5]

— Покажусь ли я тебе более оригинальным, если скажу, что у меня на кухне сидят двое домовых, такие маленькие полупрозрачные создания, и непрестанно говорят о реках, морях, борзых и дичи…

— Куда ты пропал, алло?

— Здесь я. Мне вдруг представилось, как я лежу на зеленой травке, растущей прямо из земли и смотрю на луну и звезды…

— Ты же знаешь, что из земли ничего не растет. А звезд не видно из-за…

— Знаю. Но что ты скажешь на то, что когда-то лекарства самым естественным образом добывали из растущих на земле лекарственных и диких трав?

— Лекарства выпускает химико-фармацевтическая промышленность. И прошу тебя, перестань со своими расспросами о морях и травах! Не спрашивай, не хочу тебе отвечать.

— Почему? Или, может быть, вы, ученые, даете клятву не говорить о…

— Нет никакой клятвы, но существует общечеловеческая этика, нормы хорошего тона, если тебе угодно, которые не поощряют рассуждения на эту тему. Подобные слова и понятия с течением времени сами собой стали табу.

— Ну и время! Можно подумать, что слово «море» вульгарно и цинично.

— Асен!

* * *

Рано утром он снова позвонил Эмилю:

— Это я… Надеюсь, что не разбудил тебя.

— Здравствуй, ну как, успокоился?

— И еще как! Я спокоен, как пень.

— Как что?

— Пень. Разве ты не слышал? Это часть дерева. Палеонтологи должны знать, что такое «дерево», «лес». Представь себе, что ты бродишь по лесу, собираешь сухие ветки и разжигаешь костер…

— Асен, извини, но тебе не помешает посещение врача…

— Я уже ходил. Это старческая бессонница. Предполагаю, что и ты ею страдаешь, мы же ровесники. Нам остаются еще всего три года по теперешнему коэффициенту продолжительности жизни.

— Да, ты прав. Грустно, когда тебе скоро исполнится двадцать пять.

— А я скажу тебе кое-что еще более грустное: когда-то, очень давно конечно, двадцатипятилетние считались совсем молодыми, только начинающими жизненный путь.

— Так ты и это знаешь?

— Да, и это. Я слышал о снеге и дожде. А на солнце нельзя было смотреть из-за его ослепительной яркости…

* * *

Несколько ночей подряд оба Тони отсутствовали.

Как только Асен выключал свет, то слышал, как они шлепают в прихожей, выдвигают ящики на кухне, обмениваясь малозначащими фразами, а ближе к полуночи выбирались из квартиры. Он удивлялся, как же они выходят — дверь открыть они не могли, а выпрыгивать из окна или балкона на пятом этаже казалось ему чересчур.

Ему было интересно узнать, где они бродят. «Если верить в их легенды, — рассуждал Асен, — можно подумать, что за несколько часов они на самом деле успевают побывать в минувших веках, где им наверняка лучше».

Он высыпал себе на ладонь лиловые таблетки с намерением их выпить, и внезапно его испугал сильный звон чего-то разбитого. На кухне было светло, Асен побежал туда, но остановился как вкопанный в дверях: один Тони размахивал стаканом (а другой уже лежал в осколках на полу), угрожая разбить и этот, если другой Тони не выполнит его просьбу. Он стоял на краю стола, топал ногами и плакал.

Свет на кухне был какой-то странный: он струился как бы волнами, синеватыми пучками, и Асен только сейчас понял, что это светит не лампа, а сердитый маленький домовой плачет искрящимися синеватыми электрическими слезами.

— Я не виноват, — оправдывался другой Тони, — что этой ночью мы не сможем вернуться. Ну ничего, не плачь, давай хотя бы вспоминать.

Они стали вспоминать о другом его предшественнике, который жил около 2000 года, да, они повторили дату несколько раз — в конце двадцатого века. История эта была рассказана наскоро, как будто оба Тони спешили и будто им было неприятно то, то они рассказывали. Но почему же они продолжали?

Короче говоря, тот Асен к 2001 году был еще молодым метеорологом специалистом с международным именем. Он верил, что хорошая погода приносит хорошие вести, а плохая…

Как-то шел мелкий дождь, и он получил письмо oт Транбера — своего друга и коллеги из Европейского Центра атмосферных исследований. В своем письме Транбер с нескрываемым сарказмом высказывал мнение о том, что вычисления Асена о тепловой инверсии над большими городами ошибочны.

Асен послал ему телекс со следующим текстом: «Ты думаешь ближайшими десятью днями, а что будет через десять веков?»

Транбер опубликовал большую статью в журнале «Нэчурэл хистори». Не отрицая того, что изменение погоды является результатом «парникового эффекта», он начисто исключал возможность выпадения снега над Африкой и появления Лазурного берега на полюсах.

Асен ответил на этот вызов другой статьей в том же журнале, проиллюстрировав свои исследования несколькими математическими моделями. К сожалению, он не придал значения маленькой подробности, что пока он вычислял математические модели, сгорели два компьютера, а третий самопроизвольно сменил себе программу и выдал несколько колонок неожиданных знаков, очень напоминающих древние невмы для записи музыки. Может быть, компьютер стал сочинять музыку или внезапно запел, как иногда бывает при сумасшествии. Но все равно на это никто не обратил внимания.

Статья эта вышла. По неизвестным (или известным) причинам типограф набрал невероятный шрифт: буквы кривились как в судорогах, будто испытывая чудовищную муку и физическую боль. Сам тон статьи соответствовал шрифту, а предупреждение было яснее ясного — указывались вероятные точки земной поверхности, где температура будет на 3–4 градуса ниже нормы, а также географические области, где они повысятся. Транбер в ответ тут же послал телекс с коротким многозначительным «Ха-ха!» Видно, судьба всегда жестоко отвечает на вызов — жестоко и без промедления. Жизнь полна подобных примеров. И вот после этого «ха-ха» Транбера обстоятельства стеклись таким образом, что оба метеоролога встретились на симпозиуме в Токио, откуда они должны были вылететь в Международный институт наблюдений за природными ресурсами «Уорлд Уоч».