Элегия Хиллбилли - [42]

Так на свет появилась Бонни Вэнс, эксперт в области социальной политики. «Ленивая шлюха, ее бы на работу гнать метлой!», «Терпеть не могу ублюдков, которые дают всякому отребью деньги на переезд в наш уютный район!». Доставалось от бабушки и людям, которых мы встречали в продуктовом магазине: «Ума не приложу, почему работяги, которые всю жизнь пахали как проклятые, теперь сосут лапу, а всякие лоботрясы за наши налоги покупают выпивку и мобильники».

Моя добрая бабуля то ругала правительство за его чрезмерные старания, то возмущалась, что оно сидит без дела. Впрочем, власти всего лишь помогали малообеспеченным людям обустроить свой быт, и Мамо была рада, что бедняки хоть так получают нужную им поддержку. Сама «Восьмая программа» не вызывала у нее негодования, в душе Мамо по-прежнему оставалась демократкой. Порой она рассуждала о нехватке рабочих мест и возмущалась вслух, почему ее приятель никак не может найти в свою фирму нормального работника. В минуты наибольшей жалости она вопрошала, отчего наше государство позволяет себе авианосцы, но у него не хватает средств на новые лечебницы для наркоманов (вроде той, где проходила реабилитацию наша мать). Иногда критиковала богачей, которые не желают разделить с правительством бремя социального обеспечения граждан. Каждое неудачное голосование за внедрение налога на улучшение школьного образования (проект которого неоднократно выдвигался на обсуждение) заставляло ее обвинять наше общество в нежелании обеспечить детей вроде меня достойным будущим.

В общем, переменчивые настроения бабушки отражали весь спектр политических страстей Америки. Мамо бывала то радикальным консерватором, то социал-демократом по европейскому образцу. Из-за этого изначально я считал ее простушкой, и как только она открывала рот, принимаясь рассуждать о политике и реформах, тут же затыкал уши. Со временем я осознал, что в бабулиной противоречивости есть своя мудрость. Теперь, когда у меня появилась возможность оглядеться вокруг, я начал видеть мир глазами Мамо. Я был напуган, растерян, рассержен… Обвинял владельцев крупной торговой сети в том, что они закрыли магазины и перебрались за границу — а затем понимал, что и сам на их месте поступил бы так же. Сперва проклинал правительство, которое ничего не делает, а потом с удивлением замечал, что при его поддержке становится только хуже.

Мамо могла браниться пуще инструкторов в военном лагере, однако то, что она видела в нашем обществе, ее не просто злило. Это разбивало ей сердце. За наркотиками, ночными скандалами и финансовыми проблемами стояли живые люди со своими бедами. Наши соседи, например, совершенно не умели радоваться жизни. Это было заметно по натянутой улыбке матери или по вульгарным шуткам девочки-подростка, которой обычно тут же затыкали рот. Я по собственному опыту знал, что скрывает под собой подобный пошлый юмор. Как гласит пословица: «Улыбайся и терпи». Мамо, как никто, это понимала.

Проблемы окружали нас повсюду. Всем соседям в той или иной мере выпала такая же участь, как и нашей Мамо. Ее беды были близки и знакомы многим людям, которые, как и мы, проехали тысячи миль в поисках лучшей жизни. Бабушка думала, что сбежала из нищего Кентукки, но от бедности — пусть не экономической, так духовной — сбежать она не смогла. В старости ее жизнь словно бы повернулась вспять: вокруг было то же самое, что и в Джексоне. Куда мы катимся? Какая судьба ждет дочку нашей соседки? Вряд ли с такой жизнью из девчонки выйдет что-то путное…

И тогда неизбежно вставал другой вопрос: а что будет со мной?

Ответов я не знал. Знал лишь одно: не все люди живут, как мы. Когда я бывал в гостях у дядюшки Джимми, то не просыпался по ночам от криков соседей. В районе, где жили тетушка Ви и Дэн, дома стояли в окружении подстриженных газонов, а полицейские, проезжая мимо, улыбались и махали тебе рукой вместо того, чтобы запихивать твоих соседей в патрульную машину.

Поэтому я неизбежно задумался: а чем же все-таки мы отличаемся от них — не только я и мои родные, а вообще все наши соседи, наш город и район, от Джексона до Мидлтауна? Когда мать несколько лет назад закатила во дворе истерику, а ее заковали в наручники, на арест вышли поглазеть все соседи, а я не стеснялся смотреть им в глаза и здороваться с друзьями. Подобные сцены мы наблюдали и прежде — то в одном дворе, то в другом… Такие события были в порядке вещей. Если у соседей поднимался вдруг крик, люди выглядывали из-за штор или сдвигали жалюзи. При громком скандале зажигали свет и выходили на крыльцо. Если дело доходило до драки, то являлась полиция и у всех на глазах увозила пьяного отца или истеричку-мать в участок. Полицейский участок, кстати, находился в одном доме с налоговой инспекцией, предприятиями коммунального обслуживания и даже небольшим музеем, но все дети моего района называли то здание исключительно «мидлтаунской тюрьмой».

Я прочитал немало трудов по социальной политике в области поддержки малоимущих трудящихся. Особенно меня зацепило исследование выдающегося социолога Уильяма Джулиуса Уилсона «Истинно обездоленные». Мне было лет шестнадцать; и хотя я понял далеко не все, основной тезис сразу запал в душу. По мере того как миллионы людей мигрируют на север в поисках рабочих мест на заводах и фабриках, вокруг предприятий формируются сообщества, которые очень динамичны и нестабильны: если завод вдруг закрывается, люди попадают в ловушку, поскольку этот город или поселок уже неспособен содержать столь большое население. Те, кто может (как правило, образованные обеспеченные люди со связями), уезжают, бедняки же остаются, причем оставшиеся — «истинно обездоленные» — не могут найти хорошую работу и вынуждены жить в окружении, которое не способно предложить им социальную поддержку.