Элегия Хиллбилли - [2]

Этническая принадлежность — лишь одна сторона медали; другая — география этого региона. Когда первая волна переселенцев из Ирландии и Шотландии в XVIII столетии высадилась на земли Нового Света, местом своего обитания они выбрали горы Аппалачи. Эта территория огромна — она простирается от Алабамы и Джорджии на юге до Огайо и Нью-Йорка на севере, — но, невзирая на масштабы, обычаи и культура местного населения удивительно похожи. «Хиллбилли», «парнями с холмов», зовет себя не только моя семья из восточного Кентукки; о них же в своем сельском гимне «И деревенский парень может выжить» поет Хэнк Уильямс-младший[2] родившийся в Луизиане и живущий в Алабаме. Когда наш регион сменил политические пристрастия, отдав после Никсона предпочтение республиканцам, то политический курс пришлось изменить всей стране. И именно в Аппалачах судьба белого рабочего класса выглядит наиболее удручающей. Низкий уровень социальной мобильности, большое количество разводов, огромный процент бедных и наркомания — все это делает мой дом обителью нищеты.

Поэтому неудивительно, что мы не отличаемся особым оптимизмом. По результатам опросов белые представители рабочего класса — это самый пессимистично настроенный слой населения в Америке. Пессимизмом мы превосходим даже эмигрантов из Латинской Америки, которые живут в беспросветной нищете, и темнокожих, чьи возможности по-прежнему не идут ни в какое сравнение с перспективами белых. Хиллбилли глядят в будущее с еще большей тоской, нежели прочие этнические группы, куда более обездоленные, чем мы, потому что у нашего уныния есть и другие причины.

Мы больше прочих стремимся к социальной изоляции и приучаем обосабливаться своих детей. У нас другая религия: наши проповеди строятся на грубой эмоциональной риторике, которая не предлагает социальной поддержки, необходимой детям из нищих семей. Многие из нас бросают работу и отказываются переезжать в более перспективный район, чтобы улучшить материальное положение. Наши мужчины повсеместно испытывают тяжелый психологический кризис, поскольку сама культура прививает нам убеждение, что добиться успеха в этом изменчивом мире практически невозможно.

Когда я рассказываю кому-нибудь о бедственном положении своего окружения, то часто слышу в ответ: «Конечно, перспективы белого рабочего класса не столь радужны, Джей Ди, только ты уж определись, что появилось раньше: курица или яйцо. Да, эти люди чаще разводятся, реже женятся и вообще менее счастливы — но все потому, что у них очень ограничены экономические возможности. Получи они достойную работу — и жизнь во многом станет лучше».

Когда-то в юности я и сам придерживался подобного мнения. Плохо, когда у тебя нет работы, и еще хуже — когда нет денег. Производственный сектор Среднего Запада понемногу приходил в упадок, и белый рабочий класс терял экономическую стабильность, а вместе с нею и дома с семьями.

Однако с опытом пришло понимание, что причина всему не только экономика. Несколько лет назад, когда я готовился поступать в Йельскую школу права, я искал работу, чтобы скопить средства на переезд в Нью-Хейвен, штат Коннектикут. Один знакомый предложил место в его небольшой фирме по продаже напольной плитки. Плитка — материал весьма увесистый, каждая штука весит от трех до шести фунтов, и упаковывают ее в ящики по восемь — двенадцать штук. Мои обязанности заключались в том, чтобы грузить ящики в транспортировочные поддоны и готовить их к перевозке. Работа была тяжелой, но платили за нее тринадцать долларов в час, а мне очень нужны были деньги, поэтому я охотно согласился и даже набрал побольше сверхурочных смен.

В фирме помимо меня работало еще человек десять, многие не первый год. У одного парня была и другая работа, но не потому что он нуждался в деньгах — просто копил средства, чтобы исполнить давнюю мечту и выучиться на пилота. Зарплата тринадцать долларов в час для нашего города считалась весьма достойной; аренда приличного жилья обходилась тогда в пятьсот долларов в месяц. Кроме того, фирма понемногу росла, и работник, продержавшийся несколько лет, зарабатывал уже не меньше шестнадцати долларов в час, что обеспечивало годовой доход в тридцать две тысячи, то есть сумму, которая в условиях упадка экономики превышала черту бедности даже для целого семейства. Тем не менее компания никак не могла найти на склад постоянных работников. Вместе со мной там было всего три человека, из которых я в свои двадцать шесть оказался самым старшим.

Один парень, назовем его Боб, пришел за пару месяцев до моего ухода. Ему было девятнадцать, и его подруга недавно забеременела. Девушке пошли навстречу и предложили ей должность в администрации — отвечать на телефонные звонки. Работники из обоих оказались неважнецкие. Девушка через день прогуливала и не считала нужным предупреждать начальство. Ее не раз отчитывали, но избавляться от этой дурной привычки она не спешила, поэтому спустя несколько месяцев ее уволили. Сам Боб примерно раз в неделю тоже не выходил на смену и постоянно опаздывал. Кроме того, по три-четыре раза на дню он мог отойти в туалет и пропасть на целых полчаса, если не больше. Я с другим напарником даже придумал игру: засекать время, когда Боб уходит, и громко, на весь склад оглашать, сколько он уже отсутствует: «Тридцать пять минут!», «Сорок пять!», «Час!».