Элегия эллическая. Избранные стихотворения - [20]
Шрифт
Интервал
В скелете полок с ветхой кожей переплетов
Сияют души, коих тел давно уж нет.
Еще любя, еще благословляя что-то…
Но книги есть — на месте никогда их нет,
Пустое место их — таинственно и слепо,
Как будто погребенный музами поэт
Воскрес и вышел к светлым ангелам из склепа.
И темнотой расширен лампы ореол
До тишины, чуть зримой в темноты пределах.
И освещенный кажется священным стол,
И Царство Божие страницу ввысь воздело…
И вновь порыв страницы медленно поник,
И между пальцами слегка зажатый шелест
Внизу страницы чуть возвышенно возник —
И сладостно звучит его сухая прелесть.
И лампы ореол расширен тишиной
До тишины пределов, в темноте чуть зримых.
И царство Божие сияет предо мной
Страницею, которая неповторима…
В конце страницы шелест тихо вновь возник
Сухой и сладостной щепоткою музыки,
Что сыпется меж пальцами недолгий миг
С чуть овлажнившеюся негой безъязыкой…
…………………………………………………
И пыль не заглушает шелеста сего…
О, пыль – ты эхо, что все песни заглушаешь.
Все песни покрываешь… Отзвуки всего…
И до себя сухой лишь шелест возвышаешь…
……………………………………………………..
И тишина находит темноты предел,
И кажется тогда средь темноты чуть зримой
И перед Царством Божьим я себя воздел
Как светлую бескрылость, что неповторима.
Не светлая ль бескрылость — темноты предел,
Не тишины ль бескрайность – светлая бескрылость,
И перед Царством Божьим я себя воздел.
И предо мной себя страница приоткрыла…
И я увидел в ней лежащий плохо снег,
Что бедная душа крадет, чтобы согреться,
И слышал голос я — не трогай, человек. —
Пускай крадет — куда от холода ей деться…
Не трогай, человек… Пусть плохо снег лежит —
Должно лежать все в этом грешном мире плохо.
Пускай себе крадет — душа не убежит, —
Не убежит ведь дальше своего же вздоха…
И я увидел дым, почти лишенный сил,
Что над трубой не шел, а медленно влачился,
И отчего он слаб, я даже не спросил, —
Не оттого мне грустно, что я огорчился.
А оттого, что дым глаза мои не ест,
И скудно гложет лик худой и гложет очи
Иконы темной, пред которой, как на шест.
Взошло яичко, что снесло Воскресной ночи
Колоколов медногремящее гнездо!
Несли яички загремевшей меди гнезда,
Гремящий вздох Христа, Его воскресший вздох
Потряс раскачиваемый веревкой воздух!..
Веревка воздух раскачала вниз и вверх
И, воздухом подъяв колоколов махины
Тяжелозвонные, пометные поверх.
Взносила звона голубиные глубины.
Взнесенное подножье тяжкое махин
Вдруг бахало тяжелозвонною вершиной,
И бухало тяжелозвонностью вершин
В падение подножья тяжкого махины.
И вновь подножьем тяжким медяной коры
Вздымалась колокола темная пещера,
И бухалась в разверстые тартарары,
Где голубиный смрад и воркованье серы…
И каждый твердый звук, все более тугой,
Вязал свои узлы незримо на веревке,
И узел за узлом, и за одним другой,
Завязывались крепкою тугой подковкой.
И звук тугой ковал и ликовал кругом,
И набивал на звона плавное паденье
Бочаг гремучий за певучим бочагом
Торжественного и дремучего гуденья.
И вновь веревка, воздух раскачавши вверх,
Держала в высоте колоколов махины,
И вновь роняла их тяжелые, как грех,
Во серы смрад над воркованьем голубиным.
И колокол другой, как малая нора,
В которую ведут тишайшие карнизы,
Подножием взлетал, как легкая гора,
И, падая, летел вершиною не к низу…
И вновь гремит вверх дном тяжеломерный звон,
И, тяжестью своей исполнив мерность меры, –
И преисполнившийся, — тяжко падал он
Во голубиный смрад и воркованье серы.
И каждый твердый звук, как узел был тугой,
И каждый звук вязал свой узел на веревке,
И узел за узлом, за звуком звук другой,
Завязывались крепкою тугой подковкой.
И звук тугой ковал кругом и ликовал,
Оковывал паденье бочагом гремучим,
Набивши бочаги, — гудение ковал,
И набивал гуденье на бочаг дремучий.
И ввысь вверх звоном взнесены, сотрясены,
Вверх звоном взнесены, сотрясены, махины,
И в звоне громовом яички снесены,
Снесли яички голубиные глубины.
И вновь пещерой темною с куском горы
Вздымался колокол из-под кромешной тени,
И темные еще, как мрак, тартарары
Гремели средь звенящего неботрясенья.
В неботрясении гремят тартарары,
И все огромней, все звучнее, все темнее
Зияние пещеры медяной коры,
И все слышней глагол, звучащий все виднее.
И все металл лиет, лиет, лиет глагол
И вылитый глагол лиет, лиет в металле
Благую весть, которой огласился дол,
Благую весть, которой звуки благом стали.
И мерный звон гремит, в просторе звон гремит,
В безмерном звон гремит просторе равномерно,
Кончается простор, коль колокол молчит,
И начинается в гуденьи, вновь безмерный!
И снова звон гремит, в просторе звон гремит,
В безмерном звон гремит просторе равномерно,
И вновь рождается в прощении ланит.
То в левую, то в правую ударив мерно…
Гремящий вздох Христа, воскресший вздох потряс
Низко нависший свод мешков, набитых небом,
И с языком могучим радости возглас
Казал свое раскачиваемое нёбо.
И так гремело около колоколов,
С такою силою все сокрушалось звоном,
Что били звуки в грудь, как куль из облаков,
Как куль из облаков, в грудь ударяя — вона!..
И ударяя в грудь, как куль из облаков,
И заглушая воздух, отзвуками полный,
Расколот воздух около колоколов
На плавные в осколках без умолка волны.
Расколот воздух около колоколов
И гулко переполнен волнами осколков,