Элегантная наука о ядах от средневековья до наших дней - [72]

Врачи мучили пациентов больше, чем болезнь. При диарее часто прописывали клизмы, что истощало организм еще больше.

В отличие от «Содома», двор при Генрихе нес отпечаток скромности и респектабельности. Он даже держал «шкатулку для ругательств», в которую джентльменам полагалось класть деньги всякий раз, как они бранились или поминали имя Господа всуе. Вырученные средства шли в пользу бедных.

Итак, принц, будучи приверженцем долга, не захотел оставаться в постели, несмотря на болезнь. Генрих мечтал, что торжество ослепит своим размахом придворных, жениха его сестры и саму принцессу Елизавету.

14 октября на свадьбу прибыл Фридрих – шестнадцатилетний курфюрст[74] Пфальца, немецкого королевства. Новобрачные не встречались ранее, однако были удовлетворены кандидатурами друг друга, а жених даже «не желал ничего иного, кроме ее общества и разговора с нею», как пишут современники. Генрих сразу проникся симпатией к будущему шурину и проводил с ним много времени. 24 октября они играли в теннис на корте, однако уже к вечеру принц не смог пересилить болезнь и оказался в постели с лихорадкой и сильной головной болью.

Врачи Генриха обратились за помощью к королю, и Якоб послал своего любимого лекаря – Теодора де Майерна, швейцарского подданного тридцати девяти лет от роду, который когда-то служил врачом при дворе французского короля Генриха IV. Команда немецких врачей из свиты Фридриха, конечно, тоже устремилась на помощь. Коль скоро на кухне столько поваров, то и суп выйдет весьма соленый – и врачи проводили много времени в спорах.

Придворные уже начали шептаться о яде, указывая на французского врача, который, возможно, служил интересам своей родины (или же влиятельных английских группировок). Чтобы обезопасить себя, Майерн писал подробные отчеты о ходе болезни, и именно благодаря им спустя четыреста лет мы можем понять, что произошло.

Майерн объяснял, что естественный гумор Генриха был чрезвычайно горяч, и это усугублялось любовью принца к физическим упражнениям. «Принц доводил свой организм до крайности изнурительными тренировками и опасными хобби, – объяснял врач. – Например, в жару мог охотиться, ездить верхом или играть в теннис, вследствие чего его кровь чрезвычайно нагревалась (поскольку Его Высочество имел привычку, начав делать что-то с самого утра, не прекращать это до самого вечера)». Очевидно, физические активности, по мнению Майерна, вредили юному организму.

Также он винил фрукты и рыбу, которые посылали гнилостный гумор непосредственно в мозг. «Больше того, – писал Майерн, – принц употреблял в пищу очень много фруктов, особенно дыни и полузрелый виноград, а также часто ел рыбу, сырые и вареные устрицы – сверх всякой меры, во время каждого приема пищи, по три-четыре раза в неделю».

Однако самым рискованным занятием Майерн считал плавание, так как вода раскрывала поры, позволяя злым испарениям проникать в организм. В записях он сокрушался: «Дабы охладить жар тела в течение лета, принц заканчивал день тем, что после ужина, на полный желудок, погружался в реку и проводил в воде по несколько часов. И вот, вследствие всех этих вредных занятий, у него и развилась болезнь – 10 октября 1612 года, в Ричмонде».

На следующее утро после теннисного матча, все еще ощущая себя нездоровым, но не желая гневить Бога, Генрих дважды посетил церковь: сперва в собственном Сент-Джеймсском дворце в Лондоне, а затем в принадлежащем отцу Уайтхолле. Затем он отобедал с Якобом, как сообщает сэр Чарльз Корнуоллис в заметках о принце, изданных в 1626 году: «Его Высочество ел как человек с огромным здоровым аппетитом, но притом выглядел бледным и больным, и глаза его казались пустыми, мертвыми».

После ужина принц начал потеть, дрожать и жаловаться на головную боль. Он вернулся в Сент-Джеймс, где «слег по причине крайнего нездоровья, провел весь вечер в агонии, мучаясь смертельной жаждой; взгляд у него был тусклый, а свет свечей раздражал. В ту ночь принц крайне плохо спал».

На следующий день ему стало немного лучше, так что Генрих оделся и вышел к столу, сев играть в карты с двенадцатилетним братом Карлом и Фридрихом, хотя выглядел он при этом «болезненно бледным, говорил глухо и как-то странно, глаза у него были потухшие и запавшие, его мучила сухость во рту и сильная жажда. Ночь прошла спокойно».

Во вторник, 29 октября, он поднялся было с кровати, намереваясь одеться, но едва не лишился чувств и был вынужден снова лечь. В последующие дни лихорадка усилилась, и Генрих стал бредить: требовал подать ему рапиру и одежду, «кричал, что должен уйти, что не намерен оставаться».

Казалось, принцу не помочь. Головные боли, головокружение, обильное потоотделение, шум в ушах – все усилилось. Его дыхание было поверхностным, а пульс частым, на горле и языке появились язвы, губы почернели. 3 ноября у принца начались судороги, пересохший язык обложило налетом, он все еще не мог утолить жажду, а лицо меняло цвет от мертвенно-бледного до ярко-красного.

Врачи полагали гнилостные испарения, поднимающиеся к мозгу, причиной головных болей. Генриху брили голову и прикладывали к коже горячие склянки, надеясь вытянуть вредный гумор. Также лекари взрезали петухов и голубей и прикладывали к голове еще теплые окровавленные туши – с той же целью. И наконец, неоднократно провоцировали рвоту.