Элеанор и Грей - [43]

Я не был печальным щенком.

Я просто был не очень счастливым человеком.

Выходные давались нелегко, потому что в такие дни мне не хватало работы, чтобы загрузить себя ею. Кроме того, в это время девочки всегда гостили в доме Клэр и Джека. Большую часть времени я старался путешествовать, потому что это отвлекало меня от сторонних мыслей, но иногда все же приходилось оставаться дома в одиночестве.

Дом был погружен в зловещую тишину. И теперь это было так непривычно, потому что когда-то дом наполняли громкие голоса и смех. Иногда мне казалось, что стены дома до сих пор отражали эхо этого смеха, но, если честно, скорее всего, мне просто очень этого хотелось.

Мне ужасно не хватало Николь, но больше всего я скучал по ее смеху. Она всегда смеялась до слез. Она умела видеть забавное во всем и умела заставить улыбнуться даже самого мрачного человека.

В этом и заключалась ее сила: делать людей счастливыми.

Поэтому неудивительно, что после ее ухода это место стало таким унылым. Она забрала с собой тот особенный свет.

Телефон запищал, и я не сомневался, что это Лэндон снова желает справиться, как у меня дела. И хотя я просил его перестать, он был настойчив.

И в какой-то степени я был ему за это благодарен.

И хотя последнее время я был паршивым другом, к счастью, Лэндон не обижался.

Лэндон: Может, по пиву?

Я: А ты разве в городе?

Лэндон: Могу прилететь на личном самолете, нет проблем.

Я: Ха. Не трать зря деньги.

Когда в доме царила пустота и больше не осталось писем и контрактов, которые можно было бы прочитать и перепроверить, становилось совсем невмоготу. Я отправлялся на пробежку по беговой дорожке, чтобы хоть немного избавиться от лишних мыслей, но обычно это плохо получалось, потому что стоило мне прекратить бег, как воспоминания с новой силой обрушивались на меня.

Она тоже занималась бегом.

Она занималась бегом, любила печь и улыбалась.

Она смеялась, танцевала и была полна любви.

Она была для меня всем.

И ушла по моей вине.

В такие вечера, как сегодня, когда сил терпеть уже не оставалось, я позволял себе дать слабину. Я давал волю горю, когда рядом не было никого, кто мог бы пожалеть меня.

Я не нуждался в людской жалости.

И в искренних соболезнованиях.

В словах ободрения.

Я просто хотел вернуть свою жену.

И вот в тот субботний вечер я вошел в комнату Карлы, не обратив внимания на плакат «ВХОД ВОСПРЕЩЕН» на двери. Распахнув эту дверь, я оказался в мире, где все еще витал дух Николь.

Стены были увешаны фотографиями ее матери, на которых были запечатлены девочки и я. Множество мгновений, застывших во времени, запечатлевших их улыбки, смех и наше счастье.

Карла поставила стул в стенной шкаф, а по стенам развесила китайские фонарики. На полу была разложена одежда Николь, и я подумал, что дочь сидела здесь совсем недавно, потому что от одежды исходил свежий аромат любимых духов ее мамы.

Я выключил свет в комнате, чтобы темноту освещали лишь яркие фонарики. А затем сел на стул и взял в руки черную толстовку. Николь надевала ее, ложась спать, когда мерзла, а это случалось постоянно. Почти каждую ночь я отталкивал от себя ее ледяные пятки, но вскоре смирился, разрешая ей греться об меня.

Я прижал толстовку к лицу и, вдохнув ее запах, закрыл глаза.

– Грей… – донесся до меня ее хриплый голос.

Я стиснул толстовку в ладонях, словно цеплялся за Николь.

– Все хорошо, хорошо. – Я не знал, почему эти слова сорвались с моих губ, но они почему-то первыми пришли мне в голову. Я держал толстовку так, словно Николь была передо мной.

Она покачала головой.

– Нет. Девочки.

Я с такой силой ухватился за толстовку, что мои ладони покраснели, но я не мог ничего с собой поделать.

Я цеплялся за призрак, за воспоминание, за историю из прошлого.

И в этот момент я почувствовал, что теряю над собой контроль.

Мысли о прошлом сводили с ума. Я вышел из комнаты Карлы и отправился выпить бокал виски.

Стоя перед камином и потягивая коричневую жидкость, я смотрел на языки пламени.

Я пытался отделаться от воспоминаний о Николь, но на смену этим мыслям приходили мысли о девочках, и мне становилось еще хуже. Это напоминало мне, что моя ошибка разрушила их жизни. Я думал о том, что это навсегда изменило их мир.

И вот я стал думать об Элеанор Гейбл.

О девушке, слишком пристально и долго смотревшей на меня и обожавшей неловкие ситуации.

Эти мысли не были столь мрачными, как остальные.

И потому я не стал отгонять их от себя.

28 Элеанор

Если бы пять лет назад мне сказали, что я буду работать у Грейсона Иста, я сказала бы, что этот человек врун. Черт, да сказал бы мне кто-нибудь об этом еще неделю назад, я расхохоталась бы ему в лицо так, что слезы покатились бы у меня по щекам. Но теперь я стояла в столовой Грейсона Иста и ждала, когда появятся его дети, чтобы познакомиться с ними.

В это утро понедельника Клэр была для меня самой настоящей святой. Она пришла ни свет ни заря, чтобы в мельчайших подробностях рассказать о внучках.

– Я вам так благодарна за помощь, – сказала я Клэр, когда она накрывала стол к завтраку. – Она неоценима.

– О, дорогая, это сущие пустяки, а после всех нянь, что побывали здесь до тебя, это стало чем-то вроде традиции. Но мне хочется надеяться, что ты продержишься дольше остальных. Знаешь, как говорят – в седьмой раз непременно повезет!