Ельцин. Кремль. История болезни - [40]

А посему: «Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС… Это не слабость и не трусость».

Не знаю, как насчет трусости, а вот по поводу слабости… Демонстрацией силы письмо это явно не назовешь.

В обращении – семнадцать абзацев. Двенадцать из них посвящены упрекам в адрес «некоторых товарищей из состава Политбюро», которые «умные, поэтому быстро и “перестроились”». Правда, фамилия звучит лишь одна – Лигачев.

Когда-то Егор Кузьмич настоял на переводе Ельцина в Москву. Теперь он сполна расплачивается за свою кадровую «прозорливость». (Не в последний, кстати, раз. Это именно с его подачи малоизвестный украинский писатель Коротич стал редактором столь же заштатного тогда журнала «Огонек».)

Ельцин обвиняет Лигачева во всех смертных грехах. У него «нет системы и культуры в работе», он наносит вред партии, расстраивает ее механизм, культивирует страх в партийных комитетах. И «скоординированную травлю» против секретаря МГК организовал тоже Лигачев. В общем, «он негоден».

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Инфантилизм – задержка в развитии, проявляющаяся в сохранении у взрослого человека черт характера и элементов поведения, присущих детскому возрасту.

Поиск врагов, виновников всех бед – неважно, кого: масонов, коммунистов, евреев, армян или ренегатов из Политбюро – излюбленный метод любого инфантильного политика. Это очень удобный, простой, а главное, самоуспокоительный прием.

Чем копаться в себе, гораздо легче найти крайнего.

Впоследствии, говоря о подоплеке своего снятия, Ельцин будет винить кого угодно: Горбачева, Лигачева, даже столичную мафию, чье влияние «на различные сферы жизни» он недооценил. Только не себя самого…

Кстати, интересная историческая метаморфоза. При внимательном рассмотрении это сентябрьское ельцинское послание очень напоминает знаменитое письмо Булгакова товарищу Сталину. И хотя слова и обороты в двух этих документах почти не повторяются, смысл их примерно один и тот же…

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

…После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет.

Сочинить «коммунистическую пьесу», а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов, высказанных мною в литературных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать, как преданный идее коммунизма писатель-попутчик…

Этого совета я не послушался. Навряд ли мне удалось бы предстать перед Правительством СССР в выгодном свете, написав лживое письмо, представляющее собой неопрятный и к тому же наивный политический курбет…

…Мое имя сделано настолько одиозным, что предложения работы с моей стороны встретили испуг, несмотря на то, что в Москве громадному количеству актеров и режиссеров, а с ними и директорам театров, отлично известно мое виртуозное знание сцены.

Я предлагаю СССР совершенно честного, без всякой тени вредительства, специалиста-режиссера и автора, который берется добросовестно ставить любую пьесу, начиная с шекспировских пьес и вплоть до сегодняшнего дня.

Я прошу о назначении меня лаборантом-режиссером в 1-й Художественный Театр – в лучшую школу, возглавляемую мастерами К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко.

Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя – я прошусь на должность рабочего сцены…

(Из письма М. Булгакова И. Сталину.

Москва, 28 марта 1930 г.)

История с ельцинским письмом протеста исполнена загадок и странностей. В тот момент, когда оно было написано – в сентябре 1987 года – генсек находился на даче в Пицунде.

Послание, несомненно, до адресата дошло. Горбачев это подтверждает.

Не вызывает сомнений и тот факт, что, вернувшись в Москву, Горбачев сразу же позвонил Ельцину. Как вспоминал помощник генсека Анатолий Черняев, он уговаривал секретаря МГК не пороть горячку и вообще вел себя исключительно мирно.

«Положив трубку, Горбачев с облегчением вздохнул:

– Уломал-таки, договорились, что до праздников он не будет нервничать, гоношиться».

То есть все вводные – непреложны. Однако в трактовке всего, что письмо окружало, участники тех событий отчего-то расходятся.

Ельцин утверждает, что Горбачев в телефонном разговоре сказал, что готов встречаться, но не сейчас. Позже.

Что такое позже , Борис Николаевич не понял. Или сделал вид, что не понял. Монаршего приглашения он не дождался, уверился, что Горбачев объясняться с ним не желает и по обыкновению своему, затаив обиду, приготовился устроить публичный скандал на приближающемся октябрьском пленуме ЦК.

Люди из горбачевского окружения считают совсем по-другому. Член Политбюро Вадим Медведев, например, убежден, что Горбачев и не думал отмахиваться от Ельцина. Просто возникла накладка. Генсек пообещал встретиться после праздника, имея в виду 7 ноября, а Ельцин, дескать, подумал о тогдашнем Дне конституции – 7 октября.

Довольно странный аргумент. Не знаю, как в Политбюро, но в народе День конституции за праздник никогда особо не считался. Его и установили-то всего десятью годами раньше…