Эль скандаль при посторонних - [5]

— А мне, разумеется, не оставили ни кусочка запеканки! — ядовитым тоном сказала она.

Раздался громкий сухой стук. Это Матильдина голова шмякнулась об стол.

И вот теперь Мура лежит, распластанная, на кровати и тяжело вздыхает. Так ей и надо!

— Так тебе и надо! — громко сказала я и обидно засмеялась.

— Да? — закричала Мурка и вскочила. — Так и надо? А кто вас кормить будет? Кто обед будет готовить? Кто на рынок пойдет? Приехали туг! А у меня, между прочим, куча дел! Мне на дачу ехать! Холодильник везти! Вещи собирать! У Кузи конец учебного года! Одни двойки! Меня в школу вызывают! Кто к училке пойдет?

— Так ты хотела, чтобы к училке тоже Матильда сходила? — спросила я.

Но Мурка уже бежала в кухню, на ходу подтягивая атласные панталоны. На кухне она подскочила к холодильнику и стала вываливать из него продукты.

— Вот! — орала она. — Полюбуйтесь!

Любоваться, если честно, было особо нечем. Перед ней лежали банка зеленого горошка и засохший хвостик копченой колбасы.

— Не волнуйся, Мура, — сказала я примирительно. — Завтра мы с Мышью сбегаем на рынок, приготовим обед и уедем в Павловск. Занимайся своими делами на здоровье.

Но ни в какой Павловск мы не уехали и ни на какой рынок не сбегали. Назавтра столбик термометра переполз с плюс 20 до плюс 2, начался шквальный ветер и проливной дождь. Мы с Мышкой сидели на диване в гостиной в джинсах и майках без рукавов. Больше у нас ничего не было, а выдать нам свитера Мурка отказалась из вредности. На диване в гостиной мы просидели ровно 11 дней. Иногда дождь заканчивался; мы радостно подскакивали к окнам и обнаруживали, что выпал снег. К 9 мая там у них в Питере намело приличные сугробы. Мурка заходила в комнату, хмуро смотрела на нас, ворчала себе под нос что-то вроде «сидят тут!» и выходила. Однажды она заловила меня в кладовке, где я отсыпала гречку, чтобы сварить Кузе кашу.

— Мышка совершенно невыносима! У нее ужасная аура! Не понимаю, как ты можешь так долго жить с ней в одной комнате! — заявила она и удалилась.

Позже, через несколько месяцев, выяснилось, что тот же самый текст — слово в слово — она выдала Мышке обо мне, зажав ее между унитазом и биде, когда Мышь драила сантехнику.

На пятый день Мурка прекратила подачу зубной пасты населению. Чеканя шаг, она вошла в ванную, где Мышка умывалась перед сном, вынула у нее из рук тюбик зубной пасты, завинтила крышечку и сказала склочным голосом:

— А никто, между прочим, не разрешал чистить зубы два раза в день! — После чего удалилась в спальню, сунула пасту под подушку и плюхнулась сверху, чтобы мы с Мышкой не вздумали без ее разрешения засовывать под подушку загребущие лапочки.

На следующее утро она отказалась выдавать туалетную бумагу.

— Почему, Мура? — ошарашенно спросили мы с Мышкой.

Мура не знала почему. Она сильно напряглась, напружинила лоб и надула щеки.

— Потому что бумага одна, а вас много! — наконец выдала она.

— Что ты имеешь в виду? — спросили мы, слегка озадаченные такой постановкой вопроса.

Мура не знала, что она имеет в виду. Она напряглась еще сильнее.

— Потому что... потому что это женский род, единственное число! — выпалила она. — Если бы говорили «туалетные бумаги», тогда на всех бы хватило. А так не говорят! Говорят «туалетная бумага»! Она одна, бедняжка, совершенно одинокая, буквально рвется из-за вас на части! — И Мурка всхлипнула.

Мы не стали возражать. Тем более что формально Мурка, как всегда, была права. В логике ей не откажешь. Туалетная бумага была действительно совершенно одна, беззащитная перед нашим натиском, и действительно буквально рвалась на части. Мы ушли к себе в комнату, вызвали ребенка Кузю, выдали ему деньги и отправили в магазин за туалетной бумагой. Потом мы засунули рулон в чемодан и перед каждым посещением туалета тайком залезали в чемодан и, не открывая крышки, чтобы Мурка ничего не заметила, отматывали себе кусочек бумажки.

Оставалось перекрыть кислород, что Мурка и сделала в незамедлительном порядке. Она запретила открывать форточку у нас в комнате, мотивируя это тем, что в Питере полно выхлопных газов и мы с Мышкой нарочно запускаем в квартиру тяжелые металлы.

В последний день нашего визита солнышко выглянуло из-за туч и немножко потеплело. Мурка смягчилась и взяла нас в гости к одному художнику, который писал портрет Лесного Брата. Художник оказался ужасно милый, а может, я просто давно не видала людей. Он водил нас по мастерской и показывал картинки с видами Петербурга. Мы млели, а Мышка даже попыталась состроить ему глазки, но Мурка быстро пресекла это безобразие. Она отвела Мышку в туалет, больно ткнула в бок и сообщила, что питерское мужское население — это ее, Муркин, личный стратегический запас. Так сказать, энзэ.

— Все? — пискнула Мышка, зажатая между унитазом и шваброй.

— Все! — отрезала Мурка.

Вечером художник позвонил, позвал меня к телефону и предложил написать мой портрет — совершенно бесплатно, буквально за 300 долларов: «У вас такое интересное лицо, так вот, не можете ли вы еще ненадолго остаться в Питере?»

— Портрет предлагает писать, — сказала я, кладя трубку.

Мышкин нос отъехал в сторону, губы надулись, глаза набрякли. С диким ревом она кинулась в ванную, где и заперлась до следующего утра.