Эль-Ниньо - [65]

— Откуда я знаю!? — раздраженно ответил я, не оборачиваясь.

— Зря! — не обращая внимания на раздражение, продолжал Ваня. — Пульс свой надо всегда знать. Это показатель всего. У меня знаешь, какой пульс был? Слышь, Костя? — Какой! — заорал я так, что спугнул птицу за ближайшим кустом. — Пятьдесят ударов в минуту. Представляешь? А иногда и все сорок пять. У обычного человека такого пульса быть не может. А знаешь, почему? Мне бабушка рассказывала, что ее отец, мой прадед, был лозоходцем. Знаешь, кто такие лозоходцы? Костя! Нет? Они воду ищут подземную, где колодец копать можно. Ходят с прутиками, там, где прутики дернулись, надо копать. Так вот прадед мог найти воду вообще без прутков. Он свое сердце слушал. Где сердце замерло, он говорил, здесь копайте! Дар у него был, понимаешь? И это от него мне передалось. Я много чего сердцем могу чувствовать. Если что-то где-то намечается, у меня сердце замирает. Я и в рейс-то этот чего подписался, не хотел ведь, думал вообще завязать…

— Ты уже рассказывал!

— Что? А, рассказывал! Да, сердце екнуло. Пульс, думаю, до тридцати пяти ухнул, а то и меньше. Интересный будет рейс, это я сразу просек. Так и получилось. И на берегу когда мы сидели, я уверен был — еще не вечер, что-то обязательно возникнуть должно, тема какая-нибудь. Понимаешь? Когда Манкевич со своим Эльдорадо появился, я почти и не удивился даже. Я это, можно сказать, с самого начала знал. Когда Кислин меня в управлении в рейс зазывал, тогда уже знал. Сердце не обманешь. Бабка рассказывала, прадед мой никогда не ошибался. Другие с прутиками ошибались, а он никогда!

На пути нам часто попадались свежесрубленные ветки. Хорхе впереди шагал без остановки и не оглядываясь. За последние сутки он шел по этому маршруту уже в третий раз. Первый раз ему с Манкевичем было гораздо тяжелее, дорогу приходилось прорубать в зарослях, зато дождь сутки назад был не такой сильный. Ветер гнал со стороны океана новые тучи. Раньше они цеплялись только за вершины, теперь горы почти полностью были скрыты свинцово-серой пеленой, которая сползала все ниже и ниже.

Лес доходил до скалистых подножий, а кое-где языками поднимался высоко вверх по лощинам и распадкам. Судя по старым завалам в лощинах, время от времени эти языки срывались вниз. Укрыться от таких срывов было негде — если понесет, то до самого океана.

К шести часам вечера мы вышли к водопаду. Перед нами с высоты многоэтажного дома низвергался поток коричневой воды. В воде мелькали ветки и обломки стволов поваленных деревьев.

— Куда теперь? — спросили мы Хорхе.

Он указал рукой на разлом в скале на высоте метров десяти от подножья. К разлому вел карниз, который едва угадывался на гладко-матовой, как корабельный борт, поверхности скалы. Карниз был длинным, он уходил влево метров на сто, туда, где на скалу наползал зеленый язык растительности.

— Сеньор Манкевич и Анна там? — уточнил я.

Индеец шмыгнул плоским носом и кивнул.

— Какого черта они туда залезли? — удивился Ваня.

— Может, от дождя спрятались, — предположил я. — Хорхе, ты можешь сходить за ними? Скажи, Костя и Ваня пришли. Костя и Ваня! Мы здесь подождем. Понимаешь?

Индеец понял. Он отрицательно помотал головой. Пальцем показал на меня, на Ваню, на себя, а потом на разлом.

— Говорит, всем вместе надо идти, — догадался Ваня. — А почему? Почему всем вместе, Хорхе?

Индеец снова показал на меня, Ваню, себя и разлом, выглядело, как детская считалочка.

— Что делать будем? — спросил меня Ваня.

— Полезли, — вздохнул я.

Карниз был узким, местами едва можно было поставить ступню. Двигаться приходилось, раскинув в стороны руки и прильнув всем телом к мокрой скале. После каждого шага, прижавшись к стенке щекой, я скашивал глаз вниз и высматривал, куда поставить ногу в следующий раз. Иногда казалось, что скала качается, как траулер. Ноги дрожали в коленках, зубы стучали, во рту появился металлический привкус. Изо всех сил я старался не думать о высоте, но это было невозможно. О чем думать? Об Анне. Она прошла по этому карнизу передо мной, тоже прижималась щекой к скале…

— Долго еще будешь со скалой обниматься! — крикнул мне Ваня. Они с Хорхе уже дожидались меня на площадке перед разломом. Площадка была довольно широкой, в разлом вел пологий спуск, а дальше — темнота.

— Эй! — крикнул Ваня в разлом. — Есть тут кто? Из-за грохота водопада даже я его едва слышал. Хорхе достал из своего рюкзака веревку, размотал ее и велел нам обвязаться. Первым в связке был я, затем Иван, индеец шел последним. Мы тронулись вниз. Под ногами шуршали мелкие камушки. Чем дальше мы продвигались вглубь разлома, тем явственнее становился этот звук, а грохот водопада, наоборот, стихал, постепенно превращаясь в монотонный гул. Стало темно, я включил фонарик. Рахитичное пятно электрического света прыгало в такт шагам по каменным стенам и растворялось впереди во мраке.

— Эй! — снова крикнул Ваня. Звук заглох в темноте и глухом грохоте. Уклон под ногами становился все круче, ноги начинали скользить по осыпавшимся камушкам. Это было даже забавно, делаешь один шаг, а соскальзываешь на два. Веревка натягивалась, и сверху доносилось ворчание Вани «куда ты так разогнался!?». Земля под ногами пошла круто вниз, камушки тронулись целым пластом, как снежная лавина. Я успел развернуться и упал на живот, лихорадочно шаря руками, за что бы зацепиться. Но вокруг были только камни, которые скользили вниз вместе со мной.