Экзотики - [33]

Но, однако, Владиміръ Ивановичъ ничего не сказалъ рѣзкаго, а продолжалъ вилять и лебезить. Всю свою жизнь онъ любезничалъ со всѣми. И съ тѣми, отъ кого ожидалъ «великихъ и богатыхъ милостей», и съ тѣми, отъ которыхъ ничего ждать или желать не могъ. И съ послѣдними онъ даже бывалъ любезнѣе. Его характерная черта въ жизни была та же, что и въ игрѣ въ карты: постоянный «пасъ» отъ отсутствія иниціативы, смѣлости, предпріимчивости. Въ картахъ, чуть не хватаетъ дамы или валета, при полной масти, Дубовскій думалъ, вздыхалъ и говорилъ: «пасъ». Въ жизни — тоже…

Послѣ разъясненія всего дѣла, мягко и заискивающе, Дубовскій прибавилъ:

— Ну-съ, что же? Какъ быть?

— Я люблю вашу племянницу, г. Дубовскій. И она раздѣляетъ мое чувство къ ней. И я поэтому, въ отвѣтъ на ваши слова, могу только просить у васъ — хотя вы и не отецъ ей — ея руку.

— Я ничего не имѣю противъ васъ, monsieur Френчъ. Вы не хотите меня понять. Именно я не отецъ, а дядя и опекунъ, и какъ племянница хочетъ, такъ и поступитъ. Но все-таки я являюсь просить васъ подумать…

— Извините, г. Дубовскій, тутъ думать не о чемъ. Mademoiselle Скритицына, конечно, давно рѣшила, что ей дѣлать. Но она все-таки, прежде всего, желаетъ вашего согласія на бракъ, котораго… котораго вы не даете.

— И не дамъ! — вдругъ не произнесъ, а заревѣлъ Дубовскій. И въ немъ сказался русскій человѣкъ, который терпитъ, терпитъ и ухнетъ сплеча… И вмѣсто того, чтобы во-время отгрызнуться, опоздавши, убьетъ до смерти.

Френчъ — англичанинъ — опѣшилъ.

Любезный, обходительный, сладкій Дубовскій вдругъ превратился въ дикаго варвара сѣвера, въ медвѣдя, былъ щебетавшей канарейкой и сталъ волкомъ.

— Вотъ это я и желалъ узнать! — отвѣтилъ Френчъ, не зная, что сказать.

— Ну, вотъ… Et savez! — произнесъ Дубовскій, переведя съ русскаго, но тотчасъ прибавилъ:- sachez-le.

— Но потрудитесь мнѣ объяснить, — заговорилъ Френчъ, — что можете вы имѣть противъ меня?

— Ничего… Я васъ мало знаю… Но я бы желалъ, чтобы племянница вышла за русскаго, за соотечественника…

— Это понятно и совершенно естественно!.. — заявилъ англичанинъ и смолкъ.

Дубовскій поднялся и сухо сказалъ: «Adieu». Но руку все-таки подалъ.

Выйдя на улицу, онъ ворчалъ:

«Дубинскій ты, а не Дубовскій! Отъ дубины, а не отъ дуба происходишь… За какимъ я дьяволомъ лазилъ къ нему».

XIX

Прошли три дня. Два раза видѣлась Эми съ Френчемъ и узнала, что все готовится, а затѣмъ, что все готово. Но и готовить особенно нечего было. Предполагалось, что они выѣдутъ, изъ Парижа и чрезъ Кале-Дувръ, очутившись въ Англіи, проѣдутъ въ Ирландію, гдѣ живетъ старушка, мать Френча. Обвѣнчавшись по католическому обряду, они дадутъ знать дядѣ-опекуну. Вѣнчаніе въ русской церкви въ Парижѣ, конечно, будетъ уже явное, съ приглашенными и съ дядей-распорядителемъ malgré lui.

Эми, однако, не ликовала, а напротивъ, была крайне возбуждена и скорѣе тревожна и грустна, нежели довольна и счастлива.

«Что-то» томило ее… Такъ называла она необъяснимое чувство, которое гнетомъ сказывалось въ ней съ тѣхъ поръ, что она рѣшилась бѣжать. Самое слово «бѣжать» было ей противно. Каждый разъ, что она думала о предстоящемъ путешествіи вдвоемъ съ Френчемъ-«не мужемъ» — ей становилось стыдно. Она не могла себѣ представить, себя увѣрить, что это дѣйствительно рѣшено и что это «такъ будетъ». Вѣнчаться въ Ирландіи тайно отъ дяди въ присутствіи его матери ей не казалось ни стыднымъ, ни страшнымъ. Но это путешествіе — что-то ужасное, срамное, невѣроятное и невозможное.

Однако, на четвертый день утромъ, маленькій саквояжъ Эми былъ готовъ… Небольшое количество вещей было уже тихонько отнесено къ Френчу любимой горничной, которая, конечно, все знала.

Съ полудня и съ двухъ часовъ Эми, блѣдная отъ волненія, бродила по всей квартирѣ, не находя себѣ мѣста, и чувствовала, что не вполнѣ владѣетъ разсудкомъ, что мысли ея бьются и путаются.

Дубовскаго, конечно, не было дома.

Эми приглядывалась въ окнамъ Френча, чтобы увидѣть условный сигналъ: «Выходить»! Наконецъ, она его увидѣла. Сердце дрогнуло въ ней. Слезы набѣжали на глаза.

«Думалось ли когда… что такъ придется?.. Что связала бы мама»?

И перекрестясь, молодая дѣвушка тихо пошла изъ квартиры и стала спускаться по лѣстницѣ, чтобы, перейдя улицу, встрѣтить френча и сѣсть съ нимъ въ карету. Къ нему въ квартиру она не должна была входить. Она не захотѣла этого. И было рѣшено заранѣе, что они встрѣтятся у кареты, которая отвезетъ ихъ на вокзалъ Saint-Lazare.

Эми спустилась внизъ и, выйдя съ крыльца, остановилась какъ вкопанная.

Предъ ней стоялъ Рудокоповъ… Стоялъ, не подходилъ, не здоровался, а только глядѣлъ на нее… Его лицо и глаза показались ей страшными. Она стала, измѣнилась въ лицѣ и чуть не выронила свой саквояжъ.

Онъ подошелъ и заговорилъ. Она — какъ бы сквозь сонъ или скорѣе сквозь страшный гулъ и шумъ въ ней самой, въ груди, въ головѣ — разслышала свое имя… потомъ разслышала:

— Пойдемте… Я не допущу… Я на колѣни стану…

Она отвѣтила, пробормотала что-то, сама не зная и не понимая, что говоритъ.

— Я любилъ вашу матушку и чту ея память. Я обязанъ предъ ней… Это мой святой долгъ. Бога ради… Ну, послѣ… Только не теперь… Это всегда успѣется!