Экзорцист. Лучшие мистические рассказы - [73]

Тут из теней внезапно вышел Лоусон. Он был совершенно наг, а на лбу сиял алебастровый полумесяц. И в руках у него что-то было – что-то блестящее.

Он побежал вокруг башни, утробно рыча и дико вскидывая руки к небесам. Иногда рык сменялся пронзительным страстным воплем – так, наверное, кричали менады из свиты Вакха. Слов я различить не мог, однако и по тону все было ясно. Лоусон был весь во власти какого-то инфернального экстаза. На бегу он взмахивал правой рукой у груди и плеч, и я увидел, что у него нож.

Мне стало дурно от отвращения – не от страха, а от откровенной физической брезгливости. При виде того, как Лоусон рассекает ножом свои жирные телеса, меня охватило непреодолимое омерзение. Я хотел броситься к нему, удержать его – и одновременно оказаться в сотне миль отсюда. В итоге я остался на месте. Убежден, что по своей воле, но в любом случае я едва ли смог бы пошевелить ногами.

Пляска становилась все быстрее, все яростнее. Я видел, как по коже у Лоусона текут струйки крови, как призрачно побелело его лицо над изрезанной грудью. И тут ужас внезапно оставил меня, голова закружилась, и я на миг – на один краткий миг – заглянул в иной мир. Сердце мое охватил непонятный пыл. Я словно бы увидел, что землю населяют существа, не похожие на людей и едва ли подобные богам, но куда прельстительней и тех, и других. Бесстрастный лик Природы как будто пошел морщинами греховного познания. Я видел то, что иной раз тревожит легким касанием наши сны, и это было пленительно. В крови и клинке не было ничего жестокого. Это была тонкая тайна поклонения, такая же жизнеутверждающая, как пение птиц на рассвете. Не знаю, как относились к обрядам Астарты семиты, вероятно, у них эти ритуалы вызывали больше пыла и восторга, чем у меня. Ибо я видел лишь милую простоту Природы, а похоть и ужас были смягчены и сглажены – как тает у ребенка воспоминание о страшном сне, когда его утешает мать. Я почувствовал, что снова владею ногами, и вроде бы приблизился в сумерках на шаг-другой к башне.

И тут все кончилось. Пропел петух, и снова зазвучали уютные голоса природы. Я замер, оглушенный и дрожащий, а Лоусон бросился на меня из-за деревьев. От этого порыва силы окончательно покинули его, и он, едва выбежав из тени, рухнул без чувств.

Вместе со способностью двигаться ко мне вернулись и здравомыслие, и сообразительность. Я взвалил друга на спину и, пошатываясь, потащил в дом. Теперь-то мне было за него по-настоящему страшно – а больше всего меня пугало, что страшно стало только сейчас. Слишком близок я был к «мерзости Сидонской».

На пороге нас дожидался испуганный камердинер. Как видно, ему это было не в новинку.

– Ваш хозяин ходил во сне и упал, – сказал я. – Надо поскорее уложить его в постель.

Пока Лоусон лежал в глубоком оцепенении, мы обмыли ему раны, и я одел его как смог. Опасность представляло лишь истощение сил, поскольку порезы, к счастью, оказались несерьезными, никакие артерии не были задеты. Сон и покой должны были исцелить его, поскольку конституция у него была крепкая. Я уже уходил, когда он открыл глаза и заговорил. Меня он не узнал, но я заметил, что лицо перестало быть таким отчужденным, – теперь Лоусон был больше похож на моего давнего друга. Тут мне внезапно вспомнилось старинное охотничье средство, которое мы с ним всегда брали в экспедиции. Это пилюля, сделанная по древнему португальскому рецепту. Одна доза – прекрасное лекарство от лихорадки. Две бесценны, если заблудишься в буше, поскольку погружают человека в глубокий сон на несколько часов и избавляют его от страданий и безумия, пока не подоспеет помощь. Три даруют безболезненную смерть. Я отправился к себе и нашел в шкатулке заветную коробочку. Лоусон проглотил две пилюли и устало повернулся на бок. Я попросил камердинера не будить его и пошел поискать себе поесть.

IV

У меня появилось неотложное дело. К семи часам утра Джобсон – за ним послали – ждал меня в библиотеке. По его угрюмому лицу я понял, что у меня есть отличная замена пророку Израиля.

– Вы были правы, – сказал я. – Я прочитал одиннадцатую главу Третьей книги Царств и провел такую ночь, что остается только молить Бога, чтобы она не повторилась.

– Так я и думал, – отвечал управляющий. – Со мной такое тоже было.

– В Дубраве? – спросил я.

– О да, в лесу, – был ответ на протяжный шотландский манер.

Я решил выяснить, все ли ему понятно.

– Предки мистера Лоусона – с шотландской границы?

– О да. Сдается мне, они с берегов Бортуик-Уотер, – отозвался Джобсон, но по глазам мне было видно, что он понял, что я имею в виду.

– Мистер Лоусон – мой самый старинный друг, – продолжал я, – и я хочу сделать все, чтобы он поправился. Я полностью беру на себя ответственность за все свои поступки. Это я сам объясню вашему хозяину. Но мне нужна ваша помощь, иначе ничего не получится. Вы согласны? На первый взгляд чистое безумие, а вы человек здравомыслящий и, вероятно, предпочтете держаться в стороне. Вам решать.

Джобсон посмотрел мне прямо в лицо.

– За меня не бойтесь, – проговорил он. – В этих краях есть богомерзкий вертеп, и я сровняю его с землей, если только сил достанет. Мистер Лоусон был мне хорошим хозяином, вдобавок я убежденный христианин. Так что говорите, сэр.